В чём эта мысль заключается? Мы очень часто обвиняем себя, а можно обвинить эпоху. И это верно. Потому что больная эпоха порождает больные коллизии (как у Тендрякова), больные чувства (как у того же Лимонова), больные вопросы (как у многих мыслителей Серебряного века). А «Девочки» рассказывают о том, как здоровую детскую судьбу калечат искусственные установления. О том, что по природе своей человек здоров, а время уродует его, и поэтому спрашивать с человека так строго не надо. Надо понимать, что он вырос под страшным прессингом, где ему ничего нельзя, где он на каждом шагу унижен. Поэтому «Девочки» – это книга высокого и очень трогательного милосердия.

В поисках утраченного идеала

(Иван Ефремов, Саша Чёрный, Алексей Балабанов)

[15.04.16]

Доброй ночи! Начинаем разговор.

Довольно много неожиданно для меня пожеланий провести лекцию об Иване Ефремове. Будем говорить о нём, потому что это серьёзное, во всяком случае, литературное явление.

– Что вы можете сказать о прозе и поэзии Виктора Сосноры? Правда ли, что он непрочитанный автор?

– Я, наверное, не лучший эксперт по творчеству Сосноры. Почему? Потому что я традиционалист, а Соснора – очень радикальный авангардист. Проза его, о которой много писал, скажем, Владимир Новиков и о которой достаточно убедительно писали в разное время Андрей Арьев, Яков Гордин, все великие современники, – она вообще мне кажется чрезвычайно трудной для восприятия. Её главное достоинство – такой пружинный лаконизм, очень малое количество слов при страшном напряжении смыслов.

Что касается его поэзии, то здесь я уж совсем традиционен. Мне нравятся такие его тексты, скажем, как «Гамлет и Офелия», – замечательный лирический цикл.

На меня это, когда мне было лет шестнадцать, действовало совершенно гипнотически. И потом я очень любил… Наверное, грех в этом признаваться. Я же говорю, я люблю простые вещи у Сосноры. Ужасно я любил «Сказание о граде Китеже» («И я вернусь в тот город Китеж, туда, где вырос…»). Это довольно простое стихотворение – простое в том смысле, что ещё опущены не все звенья, ещё экономность письма, метафоричность его не доведена до той трудночитаемости, которая есть у Сосноры позднего, годах в семидесятых. Это стихи, насколько я помню, 1960–1962 годов. Мне очень нравилась его жестокая пародия на фильм «Мулен Руж» – стихотворение «Мулен-Руж», действительно очень смешное. Некоторыми строчками оттуда мы в студенческие годы радостно обменивались, типа: «Стал пить коньяк, но как не пил никто». Мне ужасно нравились (и тоже грех в этом признаваться) его ранние лирические стихи – не эти вариации на тему «Слова о полку Игореве», а то, что вошло в первую книжку «Январский ливень».

Другое дело, что в Сосноре никогда не было той захлёбывающейся шестидесятнической радости, которая мне всегда казалась несколько фальшивой. Он трагический поэт, конечно, готический поэт, поэт такого страшного взаимного непонимания. И настигшая его потом глухота, как мне кажется, даже принесла ему некоторое облегчение, как это ни ужасно звучит, потому что не надо было больше слушать всю эту ерунду. Он вообще по жизни, по образу жизни поэт одинокий, замкнутый, очень герметичный.