– Спасибо, – я положил себе в розетку несколько ягод без косточек.

«Красная вишня»… Что‑то знакомое… Где‑то я слышал… Буквально за секунду в моем воображении прокрутились события последних суток, вынося меня куда‑то в темный, промозглый сентябрь из уютного сельского дома.

– Что с вами? – я увидел удивленные глаза Валерии. А в самом деле, что?

– Нет, я просто… Вы сказали про варенье из красной вишни, и я подумал – какая же она бывает еще?

Они синхронно посмотрели друг на друга, обескураженные неразрешимостью такого простого вопроса, задумались и вдруг засмеялись, да так заразительно, что смех передался мне, и мы хохотали от всей души долго, позабыв про чай.

Наконец Хобот погасил улыбку на лице.

– Между прочим, – выдал очередную информацию, – в Японии растет желтая вишня, а я ел варенье из зеленой.

– Врешь, поди? – Валерия окончательно справилась с весельем и, посмотрев на часы, торопливо допила чай. – Спасибо, пора нам.

– А Рахманинов? – вскинул брови хозяин. – Обещала ведь.

– Приезжай на концерт. Мы еще неделю в филармонии. Он вышел из‑за стола и, подойдя к роялю, решительно

поднял крышку.

– Я тебе Шопена играл? – спросил задиристо. – Не ходи в должниках, это неприлично. Приеду я на твой концерт, обещаю. А сейчас – moderato, вступление, а?..

Валерия подошла к роялю, подкрутила деревянный стульчик, села и закрыла глаза… Хобот навис над инструментом, я же остался стоять, охваченный торжественной тишиной, хотя о музыке Рахманинова не имел ни малейшего представления.

Она заиграла. Очень тихо, потом – все громче. Через минуту я уже ни о чем не мог думать: какая‑то родная, теплая, неведомая до сих пор волна чувств подхватила меня, повлекла в детство, перед моим мысленным взором возникли покойница‑мать, Танька в школьной форме, мальчуган в коротких штанишках со шлеёй через одно плечо. В нем я узнал себя. И не было ни засады, ни Рахимова, и Мишка еще, должно быть, не родился на божий свет… Где это все?.. Когда?.. Откуда этот колокольный звон?.. Откуда я знал про этот колокольный звон там, в ночном поезде, во сне наблюдая за метавшим в медный таз яблоки племянником, если только сейчас услышал его в музыке Рахманинова?.. Нет ничего, способного остановить мой полет над зеленой равниной! И как, оказывается, радостно жить! Неведомая сила, наполнив мышцы, заставила меня распрямить плечи, я почувствовал, как повеяло ветром в закрытой наглухо горнице; а потом вдруг – булыжная площадь, колонна красивых, сильных мужиков, я – посередине, Хоботов в кольчуге и богатырском шлеме – впереди, и женщины в кокошниках машут из распахнутых окон, и мир вокруг плавится в ярких лучах полуденного солнца…

До самого шлагбаума мы ехали молча. Восторги, выраженные вслух, оказались бы сейчас нелепыми, разрушили бы мир, в котором мы еще пребывали.

Мы тепло простились с Хоботом. Долгая притирка разновозрастных незнакомцев завершилась доверительным рукопожатием, когда я спустился с чердака с тяжеленной сумкой на успевшем отдохнуть плече. Хотя полного генеральского расположения я удостоен не был.

– Валерия, а Константин Андреевич, он что, в отставке? – робко спросил я, нарушив тишину.

Она помолчала.

– В каком‑то смысле, – ответила нехотя.

– А точнее?

Большая улица была освещена плохо: Киев экономил электроэнергию. Валерия включила дальний свет фар.

– А если точнее, то он… в опале. Было в русской армии такое понятие.

– Почему?

– Представьте, не интересовалась.

Любопытно. Я и сам пребывал опальным милиционером, но чтобы генерал КГБ?!.