– Больно падать с высоты? – спросил.

Корзун вскинул брови:

– С высоты?.. Что вы! Я не падал. Я опускался ме‑едлен‑но, деление за делением. Вы думаете, этим все кончилось? Да чхать они хотели на моральный облик советского ученого!

– Что же тогда?

– А‑а!.. Вот! Вот тут оно, самое главное, и началось. Не догадываетесь?

Я догадывался. Наверняка Корзуну предложили сделку, и он отказался, начав этим отсчет упомянутым делениям.

– Ошибаетесь, – физик отбросил вилку и вцепился в край стола. – Я согласился.

– ???

– Да‑да, Евгений Викторович! Я подписал, и они тут же, при мне, уничтожили все: магнитофонные записи, негативы, фотографии. Особа в чулочках навсегда исчезла в пламени, а вот я остался… А казалось, это ни к чему не обязывало, это было всего‑навсего тактическим ходом. И открывало широкую столбовую дорогу в мир… Да не собирался я совестью торговать, черт подери! – прокричал он вдруг.

Несколько посетителей кафе повернули в нашу сторону головы, и я повторил жест, призывающий говорить тише.

– Не собирался, – резко перешел он на шепот. – У меня уже было солидное имя, неужели вы думаете, что кто‑то был заинтересован получать от меня информацию о том, что говорят лаборантки?.. Абсурд! Это была узда. Это был саркофаг, если хотите! – Он постучал по столу костяшками пальцев. Помолчал. – А в академию меня не избрали. Промели‑c!.. Ах, как купили, сволочи, как купили!.. Будто мальчишку какого‑нибудь. Им по разнарядке не академик был нужен – вот и все. Финита!

Корзун выдохся. В сущности, нехитрая история его была проста и понятна: типичный продукт времени, властолюбец, прислужник, завербованный в стукачи, возомнивший о себе много больше, чем был на самом деле, прозрел, раскаялся, искал утешения в Боге, нашел – в бутылке, избрав путь наименьшего сопротивления. Но была у этой «лауреатской» медали другая сторона: трагическая, страшная в своей типичности. Мне казалось, что я услышал хруст костей человека, попавшего в безжизненный, беспощадный механизм, человека‑игрушки в цепких железных руках. Откажись – пропал, согласись – пропал: рано или поздно совесть проснется и сожрет с потрохами.

– Но теперь‑то, теперь, Александр Иванович? – воскликнул я, подразумевая новые времена.

– Теперь?. Ха‑ха‑ха!.. – Корзун театрально всплеснул руками и, навалившись грудью на стол, прохрипел. – А теперь меня отдали на съедение вам! Нате, жрите!.. Меня – спившегося, никому не нужного – можно!.. Как образец. Теперь у них секретов не стало. Не то чтобы совсем, но частично: чтобы из их подвалов тоже подул свежий ветер… А вы и рады стараться, лакомый кусочек! Небось проголодались? Падалью, вроде меня, народ подкармливается, иначе он вас содержать не станет, демократов х..!

– Тише, Александр Иванович, тише, – я улыбался, давая любопытным понять, что драки промеж нами не будет. – Я‑то здесь при чем?

– А все ни при чем!

– Тогда, выходит, было плохо, сейчас тоже?

– Да не плохо, а… А ни черта‑то вы и не поняли, – Корзун махнул рукой и сник, уронив на стол отяжелевшую голову.

Мы сидели уже минут сорок. «Рокеры» давно все выпили и съели и теперь поджидали кого‑то, не выпуская нас из поля зрения. Я чувствовал, что пора закругляться и линять, пока физика не развезло окончательно. Когда посетители потеряли к нам интерес, я тряхнул уставшего от самобичевания Корзуна за плечо:

– Александр Иваныч!.. Эй!..

К счастью, он не успел еще погрузиться в сон.

– А?.. Н‑да, здесь я. Что вас, собственно…

– Александр Иваныч, – доверительно заговорил я вполголоса, – я не тот, за кого вы меня принимаете.