«Рокеры» за столиком вели себя смирно. Изредка я встречал их любопытствующие взгляды, направленные на нас, и постепенно у меня стало возникать подозрение, что Корзун не такой уж мнительный человек, каким показался вначале.

– О‑о, она умела все, эта особа. В том числе фотографировать, записывать разговоры на пленку, и при этом кружить головы всем без исключения, кому написано на роду носить брюки!.. Ха‑ха‑ха!.. Если вы будете в Копенгагене, Евгений Викторович, не останавливайтесь в «Аксельборге».

– Я постараюсь, – пообещал я и улыбнулся, начав, кажется, догадываться о причине его падения.

– Нет, нет, нет! – Корзун выставил обе ладони. – Не подумайте! Милейшие, обходительнейшие люди, преданные делу… и все такое. Меня отозвали принять лабораторию! По одному намеку моей жены нам заменили квартиру в шумном центре на такую же в тихом «правительственном» переулке. Меня, пчелу этакую, поддерживали и Пасечник, и Боголюбов… Сам, да! Не верите?.. А потом, накануне избрания в академию… Понимаете, Евгений Викторович, Киев – это сказка! Это тепло, это милые, добрые люди среди подсолнухов, красивые Гали и Оксаны, фрукты и все такое… Но, как бы это объяснить… Для науки этого маловато. В науке нужен размах, независимость, общение, интеграция, черт меня подери! И борьба! Бескомпромиссная борьба – не друг с другом, а борьба идей, борьба гипотез!.. – Корзун так разошелся, что я вынужден был приложить палец к своим губам. – Тс‑с!.. Молчу, молчу. Простите… Так вот, здесь я мог дорасти только до того потолка, который установили они. Не выше! Дать мне дорасти выше было все равно что выпустить джинна из бутылки: большие авторитеты неуправляемы, а потому опасны. Сахаров не захотел нести мед в их ульи, и ни‑че‑го‑шеньки они не смогли!.. Но он был там, там, понимаете? А я – здесь. Размах не тот. Нет размаха… Тихая заводь, а точнее – черная дыра. Ох, какая черная, Евгений Викторович! Чернее ночи. Я понял, я пытался… Накануне избрания в академию я… я не смог дать клятву послушания. Пришла пора связать меня по Рукам и ногам и отвести вот такую, строго определенную кем‑то… я знаю кем!.. высоту потолка. Та женщина умела превращать ученых в паяцев, – Корзун пошевелил пальцами обеих рук, – на то‑оненьких веревочках, тоньше, чем швы на ее чулках, ха‑ха‑ха!.. Ах, что делали, сволочи, что делали!.. А назад – туда, в Москву, в Дубну хотя бы – хода уже не было, там набрал силу ОН, ЕМУ все‑таки удалось открыть сто четвертый элемент. И хотя этот элемент назвали не в ЕГО честь – к тому времени у него уже не было чести, – он стал Хозяином.

– И вы покинули улей? – спросил я.

– Хм… Давайте выпьем, что ли?.. Не бойтесь, я не упаду ниже. Я протрезвел окончательно. – Корзун опустил глаза и патетическим шепотом добавил: – Хотя и поздно…

Он и в самом деле перестал размахивать руками, язык его больше не заплетался; наступило что‑то вроде второго дыхания. Я по опыту знал, что в какие‑то сутки беспробудного запоя наступает состояние, когда человек перестает реагировать на алкоголь. Кажется, можно было уже не опасаться за то, что Корзун упадет со стула, лицо и шея его покрылись бурыми пульсирующими пятнами, но взгляд был вполне осмысленным.

Мы выпили.

– Я съем это, ладно? – он придвинул к себе остывший глиняный горшочек.

Некоторое время мы молча подметали то, что оставалось на столе. Бутылку шампанского я решил приберечь на потом.

– Больно падать с высоты? – спросил.