Мне кажется, я слышу отдаленный плач. Струйка пота затекает под веко, обжигая. Все. Представление окончено. Тихо склоняюсь к глашатаю:

    -  Это и есть Ифигения?

    Дочери Агамемнона и Клитемнестры должно быть года два. Не больше. Но после знакомства с Не-Вскормленным-Грудью я разучился удивляться. Каков жених, такова невеста!

    -  Нет. Я ее впервые вижу. Даже так? Выступаю вперед:

    -  Мы ждем, богоравная. Надеюсь, твоему царственному супругу не придется самому являться в Микены за дочерью. Ванакт был бы весьма раздосадован, случись ему, бросив войска, спешить сюда...

    Задохнулась от возмущения. Побагровела - под белилами видно. Уж больно напоказ возмущается. И щеголь-красавчик на меня волком смотрит. Эй, уважаемые: что у вас за девочки по дворцовому мегарону, как по родному дому, шныряют?! И, главное - чьи девочки? Ох, досадовать ванакту, заявись он домой невпопад...

    Плохо стреляешь, Одиссей. Мажешь. Девочке-то лет пять-шесть. Может, дочь местного дамата? Нет, даматыши - они скромные, тише воды.

    -  ...волю своего супруга. Ифигения поедет с вами. Ждите - я прикажу слугам собрать ее в дорогу.

    Киваю в ответ. Заберем, кого дадут, - и обратно, в Авлиду. Не ждут дома хозяина, не ждут и боятся. Чует сердце: пока мы лже-Трою брали, ванакт микенский Минотавром сделался.

    Берегись, троянцы, - забодаю!

    %%%

    -  Богоравная Ифигения, дочь ванакта Агамемнона! Это не Талфибий объявил. Другой глашатай. Вроде и громко, и торжественно, а все ж-не то. Понятно теперь, отчего Талфибия «покровителем ахейских глашатаев» зовут. Ну что ж, давно пора - ждем тут, ждем...

    Обернулся я ко входу.

    Увидел,

    ...Маленькая женщина, вся в голубом, золото волос на плечи льется. И тут меня ударило. Наотмашь. Ослеп я, оглох, умер. Стою мертвый. Беспамятный. Лет триста мне, не меньше. Руки ходуном ходят, поджилки трясутся, в глазах - толченый хрусталь. Не вижу я Елены. Женихи в сто глоток: «А-а-а-ах!» - а у меня дыханье сперло.

    -  Радуйся, прекрасная! - издали, сквозь туман, сквозь боль и память. - Нас послал твой отец, ванакт...

    Тень маленькой женщины сперва на ступенях лежала, складками - поднялась. За Еленой встала. Женщина маленькая, тень большая. Женщина светлая, тень темная. Хуже моего эфиопа. Старуха. Крылья за спиной кожистые, злые...

    Очнулся.

    Стою, головой мотаю, будто по темечку приложили.

    А она уже рядом совсем. Резь в глазах унялась, попустила. Взглянул. Нет, не Елена, конечно. Но похожа! Гарпии меня раздери, как похожа! Золото кудрей собрано на затылке в сетку с жемчугом... пояс аграфом схвачен, тоже золотым, под цвет волос: бабочка с синей эмалью. У Елены, помню, тоже бабочка...

    Стою, моргаю - а губы мои с языком за хозяина отдуваются:

    -  Радуйся, прекрасная! Я - Одиссей, сын Лаэрта.

    -  Ой, Одиссейчик! - В ладоши захлопала, брызнула смехом. - А ты правда самый хитренький?!

    Нет, не Елена. И улыбка другая. И голос писклявый. Откуда у микенского зазнайки дочка на выданье? Ни в мать, ни в отца... Самому-то Агамемнону двадцать пять сравнялось!

    В девять лет отличился?!

    -  ...ой, а я уже все знаю! Все-все! Папочка хочет обручить меня с Лигерончиком! А ты его видел, Лигерончика моего? Какой он? Красивый?

    Ага, киваю.