-  Тебе, тебе. Кому ж еще, если не тебе? Влажный Лигеронов взгляд полыхнул благодарностью. И еще: темным, смоляным облегчением. Лишь сейчас Одиссей ощутил с опозданием: ответь он по-другому, отшутись или уклонись от прямого согласия - малыш бросился бы на них. Как есть, голый, безоружный - против всех.

    Быть беде.

    Откуда? почему?! - А дитя издалека всхлипывает: быть...

    -  Взаправду мне? Не Носачу?!

    Носачом малыш с самого начала звал Агамемнона. За глаза, а случалось, что и в глаза. На совете, например, с удовольствием вертя в руках жезл, дающий право слова. Микенский ванакт морщился, но прощал. Считал ниже себя гневаться на обиженного умишком. Только и платил, что всегда именовал малыша Ахиллом, забывая имя «Лигерон» - Не-Вскормленный-Грудыо терпеть не мог своего прозвища, мигом закипая.

    Сошлись вода с огнем...

    -  Лигерончик! Миленький мой! - вмешалась Ифигения, спрыгивая наземь трепетной ланью. Ничуть не стесняясь, подошла близко-близко; обожгла вопросом:

    -  Пошли к тебе, ладно?! В шатер? Аж жарко всем стало. Дочь Елены Прекрасной и сын Фетиды Глубинной. Вот они, оба: серебряная кровь.

    -  Стой! Стой, дурак! Куда?!

    Вскинул Лигерон златовласку на плечо: моя! Грянул окрест боевым кличем: моя! никому! И только пыль взвилась из-под босых ног. ..люди так не бегают. Молнию вслед - отстанет.

    А за триккийским лагерем, на подъездах к эонянам - налетели, завертели. Окружили. Свинопасы вокруг колесницы сломя голову кинулись. Встала живая стена, копья наперевес: брось шалить, дуроломы! Пылища столбом, будто толпа Лигеронов разбегалась; копыта, гривы, плащи меховые. Отовсюду: «Кур-р-р!» Ну, раз «Кур-р-р!», раз плащи по жаре, значит, все в порядке.

    -  Опустите копья! Я кому сказал! Свои! И рядом, глашатайским праздничком:

    -  Радуйся, Диомед, сын Тидея!

    Куреты-верховые (сотни полторы, не меньше!) смешались. В ушах ковыряются. Назад сдали, вертятся в седлах. Один вместо «назад» - вперед. С седла птицей:

    -  Где она?!

    И едва ли не за грудки норовит.

    Слез я с колесницы. Вплотную подошел: как невеста к жениху. Да в шатер проситься раздумал: злой он, Диомед. Неласковый. Как в Микены за девкой ехать, так куретов шиш допросишься. А как из Микен с девкой встречать, так целым войском скачет.

    -  А пожелать мне радоваться? - спрашиваю. Он желваки по скулам пустил. Каменные.

    -  Радуйся, - так врагу скорой тризны желают. - Я спрашиваю: где она?!

    Он спрашивает, значит. Хотел я в ответ спросить: ты за что на меня взъелся, синеглазый? Вместо этого другое сложилось:

    -  Кто - она? Колесница? Вот стоит, целехонька. Хочешь, подарю?

    Зря, конечно. Диомед и вовсе взвился:

    -  Ты... ты!..

    -  Ну, я, - отвечаю. - Вы тут что, белены объелись? Меня за троянскую стену приняли? Штурмовать охота?! Сперва Лигерончик за невестой нагишом метется, потом ты, Тидид, как ужаленный...

    -  Он ее забрал? Забрал, да?!

    -  Ну, забрал. Ты ж его знаешь, оглашенного, - ведь не силой отбивать?

    -  Силой! Силой! Проклятье! Ах ты, рыжий Любимчик!..

    А теперь он - зря. Какой из меня Любимчик? Чей Любимчик?! Сам себе удивляюсь: с чего б обижаться? - нет, обиделся. Словно подменили нас.