-  Да, мой басилей.

    По тропинке прошелестели шаги. Две пары шагов. Затихли в отдалении. Лишь тогда рыжий мальчишка наконец поднялся на ноги и начал сосредоточенно отряхивать хитон.

    Саднил ободранный бок; и стоял поодаль вернувшийся Старик.

    * * *

    Итака полнилась слухами.

    О кораблях, запертых в безопасных гаванях, - купцы, даже бесстрашные сидонцы, просоленные куда круче вяленой скумбрии, не решались вывести груженые суда в море. Говорили: проще отплыть на десяток стадий [11] от берега, вывалить все добро в воду и вернуться обратно. Проще и безопасней. Ибо теперь, при явном попустительстве Владыки Пучин, кроме старых добрых пиратов, умеющих различать своих и чужих, воды кишели военными кораблями, сшибающимися друг с другом, подобно бродячим псам. А в промежутках доблестные мореходы, отупев от безделья, грабили всех, кто попадался под руку, - сдавая добычу за бесценок в тех же безопасных гаванях.

    Об оракулах, знамениях и прорицаниях - взаимоисключающих, спорных, опровергающих друг друга. О передравшихся пифиях, скандалах между птицегадателями, без того прославленными дурным нравом; и удивительных, похожих на Зевесову эгиду, пятнах на кишках жертвенного быка в Додоне.

    Пятна аукнулись срывом III Истмийских игр. О походах и битвах, о гибели героев и падении городов. О резне под Писами - местечком, которому пропасть бы без вести во тьме веков, когда б не эта резня! - где силами союзников была наголову разбита армия Геракла (конец света! великий Геракл отступает?!!); о нелепой гибели Ификла Амфитриада, Гераклова брата, от рук чудовищных близнецов-Молионидов.

    О… кстати, большинство разговоров начинались именно с этой, самой многозначительной буквы. Кто-нибудь воздевал палец к небу и провозглашал: «О! вы слышали?..» Выяснялось, что не слышали, а если слышали, то не прочь послушать еще раз.

    Намекали даже на возможный потоп и указывали точную дату: середина мемактериона [12] . Ну, в крайнем случае, начало посейдония [13] .

    Тогда я еще далеко не все понимал (да что там «не все»! - ничего не понимал, ничегошеньки!), и далеко не все разговоры доходили до ушей рыжего сорванца - но, если верить маме, ночами я беспричинно плакал и рвался из рук няни.

    Мне снились черные крылья. Просто крылья; без их обладателя. С обладателем было бы проще: страх, определившийся формой, названный по имени, перестает быть страхом. Мы гораздо больше боимся ожидания казни, чем собственно казни. Безотчетная тревога и тягостное предчувствие грядущей бури витали во дворце, сгущались, копились по углам облачками мрака; от них спирало дыхание почти реальной духотой.

    Но была еще одна сторона происходящего, - и того, что могло произойти, - о которой я-маленький не задумывался. Лишь теперь я начинаю понимать, что время от времени мелькало в глазах отца с матерью, когда они украдкой глядели на меня, думая, будто я не замечаю их взглядов.

    Многих семейных сцен я вовсе не слышал, но простор воспоминаний хорош главным: он позволяет возвращаться по своему усмотрению даже в удивительные места, где раньше не довелось побывать - домысливая и представляя недостающее. Как оно было. Как не было. Как могло бы быть. А потом, когда нам окончательно повезет вернуться, мы стоим на малознакомом берегу, озираясь и исподволь начиная верить в собственные домыслы…

    Теперь и навсегда это - прошлое.

    Самое настоящее прошлое.

    Сотворенное нами самими внутри нашего личного Номоса .

    Но о Номосах - позже.

    …Может быть, этого разговора никогда не было.