Кстати, о богах.

    * * *

    Маленький Одиссей ликовал. Бродить по садику вместе с папой было совсем не то, что бродить по садику без папы - пускай даже вместе с няней или Ментором. Но ехать с папой в северную бухту Ретру…

    Мама ворчала.

    Мама упрекала папу в легкомыслии.

    Мама в конце концов поехала вместе с ними. Потому что басилея с домочадцами ждало празднество урожая. Одиссей не очень хорошо знал, почему празднество урожая надо справлять не в садике, а на пристани, да еще не в людной Форкинской гавани, а на дальней стороне бухты, где и корабли-то появляются редко, большей частью - поздно вечером. Но, видимо, папа под урожаем понимал что-то свое, недоступное маленьким мальчикам; и папино мнение разделяла куча народу, ибо берег бухты кишел людьми.

    Малыш раньше никогда не видел столько людей в одном месте. Жаль только, что папа приехал не на колеснице, а на осле, усадив его, рыжего Одиссея, на колено:

    Ослик был хороший, он покорно трюхал по горным тропинкам все ниже и ниже, спускаясь к морю; сзади на другом ослике, толстом и корноухом, ехала мама, а за мамой шли служанки и няня Эвриклея. К концу пути Одиссею стало казаться, что колесница ничуть не лучше милых осликов, но он на всякий случай спросил об этом у папы.

    -  Колесница? - Лаэрт потрепал сына по знаменитым кудрям («Мое солнышко!» - часто ласкалась мама). И махнул свободной рукой за спину: туда, где курчавились порослью склоны Этоса. - Здесь?

    Рыжий представил себе колесницу - здесь?! - и без видимой причины ему стало смешно.

    Так, смеясь, и доехали до бухты.

    -  Свежей воды!

    -  Доброго пути и свежей воды!

    Они выкрикивали пожелания, однообразно-громко, они самозабвенно вопили, и в ушах едва ли не всех явившихся в бухту мужчин - свободных, рабов, пастухов, кожевенников, жнецов и пахарей - колыхались серьги: медные капли, у некоторых с жемчужиной или сердоликом. Солнце играло в металле, брызгаясь зайчиками.

    Щекотно.

    …папа, мне трудно возвращаться. Я трюхаю помаленьку на ослике-ленивце, и давнее празднество урожая сливается со многими иными праздниками на Итаке" где мне довелось присутствовать - будто я не тащусь еле-еле, а мчусь изо всех сил, и виды по обочине дороги сливаются в сплошную обжигающе-яркую полосу.

    Колесница?

    Здесь? Я-большой (а я большой?) отмечаю другое: по праву басилея ты резал жертвенных животных. Совершал возлияния. Отсекал у жертв языки и кропил их вином. Подымал чаши. Произносил слова.

    Лаэрт-Садовник! почему, обращаясь к богам - к Глубокоуважаемым, как говорил ты и как вслед за тобой повторяли прочие итакийцы - ты никогда не называл их по имени?

    Не Посейдон, а Владыка Пучин, Морской Дед или Фитальмий, то есть Порождающий.

    Не Зевс, не Дий-Отец - Скипетродержец, Учредитель или Высокогремящий.

    Вместо Аполлона - Дельфиний или Тюрайос, Отпирающий Двери.

    Не Гера - Волоокая, Владычица…Сова взамен Афины. Куда позже я заметил, что ты избегаешь имен далеко не всех богов - лишь Олимпийской Дюжины. Но избегаешь так, чтобы к тебе нельзя было придраться. Бывало, на Итаке гостили знатоки обрядов: ты открывал пиры в присутствии Навплия-Эвбейца и басилея святой Фокиды, ты устраивал общие моления, когда за спиной торчал этот желчный дылда, старший жрец из лемносского храма Дориды-Океаниды, приехавший лично поблагодарить тебя за богатое пожертвование.