|
Подступала та самая невыносимая пора, когда жизнь стремится забиться в тень, спасаясь от палящих лучей Гелиоса, а дядя Алким говорит, что про Икара, небось, все врут; если б он и вправду скреплял свои крылья воском, то никуда бы не полетел, а даже и полетел бы - так невысоко: воск бы сразу растаял, на такой-то жарище! Отделался бы Икар парой синяков. Над островом струился пряно-горьковатый аромат чабреца и дикого овса. Наверное, это они, травы, так потеют. Запахами. Небо выгорало дотла, становясь белесым, и смотреть на него было больно - даже если сильно щуриться, приставляя ко лбу ладошку. Да и толку на него смотреть, на небо-то? Разве что в надежде разглядеть спасительное облачко, которое хоть ненадолго закроет лик пышущего жаром божества? Зря вы это, уважаемые, и не надейтесь - после явления над ночным небокраем Орионова Пса [5] , звезды вредоносной, не бывать днем спасительным облакам!
Лениво щипали жухлую траву привычные ко всему козы. Пастухи-козопасы забрались в шалаши, вполглаза приглядывая оттуда за своими подопечными; даже птицы смолкли - и только громкий стрекот цикад разносился кругом. Да еще ворчал в отдалении никогда не смолкающий шум прибоя, жалуясь на вечность. Впрочем, нет - вот еще чьи-то голоса: - …Не по правилам! Стены не ломают! Надо идти в ворота… - Сам иди в свои ворота! Там твои воины! Вон сколько! А я тебя обманул! Я сзади обошел; и стенку поломал… Сдавайся! Огненно-рыжий малыш в подтверждение сказанного обрушивает еще две-три жердочки в аккуратной изгороди. Игрушечный «город», с таким старанием выстроенный его «противником», становится вовсе беззащитным. Заходите, люди добрые, берите что хотите! - Фигушки!.. - ворчит белобрысый «противник», сверстник рыжего. - Стенку нельзя сломать! Она каменная. - А вот и не каменная! - А вот и каменная! Ее ручной циклоп строил… Когда ломают, грохоту - трах-бабах! Мои бы услышали. И прибежали! - А вот и не услышали! А вот и не прибежали! Твой все у ворот окаменели! - Рыжий (в придачу он еще и курчав, как аркадский барашек!) тычет пальцем в дюжину ярко раскрашенных фигурок из липы: стражу городских ворот. - Фигушки! - не сдается белобрысый, украдкой вытирая слезу, недостойную героя-полководца. - Ты зачем мою стенку пальцем ломал? Не по правилам! Боги не воюют! Упрек попал в самую точку. Рыжий на мгновение ему щенно потупился. Сунул в нос палец, которым не по правилам ломал циклопические стены, словно надеясь выковырять нужный ответ, и тут же просиял: - А это не боги! За меня - Геракл! Он, знаешь, какой? Он ого-го какой! Как гора! Ему твою стенку сломать… Неожиданно рыжий умолкает, не окончив пламенной речи о величии Геракла. Оборачивается, исподлобья глядя снизу вверх - как если бы к нему подошел кто-то из взрослых, окликнув по имени. Глядеть снизу вверх больно: там небо. Небо и солнце. Но он все равно глядит, этот рыжий упрямец. - Геракл за обманщиков не воюет! Он хороший, он только с чудовищами… - Белобрысый тоже умолкает. С недоумением смотрит на приятеля. - Эй, ты чего? чего ты?! - …ты же видишь, мы играем! - пропустив мимо ушей вопрос белобрысого, заявляет рыжий куда-то в пространство; заявляет совершенно другим тоном, чем тот, каким он минутой раньше спорил с приятелем. Так говорят с приставучими и непонятливыми взрослыми, которым, к сожалению, нельзя сказать просто: «Отстань!» - …дядя, я не умею. |
