|
Каюм-сердар больше беспокоился за младшего, хотя с виду Ратх был скромнее, и, по сути своей, порядочнее. Но именно эта порядочность и беспокоила отца, Ратх, подружившийся с малых лет с русскими ребятишками, которые жили через улицу, впоследствии закрепил эту дружбу, учась в мужской гимназии. Ратх свободно владел русским языком. Его всегда окружали бывшие гимназисты и студенты технического училища. На цирковые представления он давал им контрамарки или проводил в зрительный зал «чёрным» ходом. Известно также было Каюм-сердару и то, что младший ухаживает за русской барышней, выпускницей женской гимназии. Старик знал и о революционном брожении в рядах европейской молодёжи. Не ведал только, о чём молодые люди говорят на своих сходках. Но то, что российские мужики хотят прогнать царя и помещиков, — в этом Каюм-сердар не сомневался, и потому так страшился за связи младшего сына с русскими.
Поговорив о прошлом, старики вновь вернулись к заботам сегодняшним, и вновь коснулись имени Куропаткина. И опять Черкезхан высказал мысль, что терпит поражение не один Куропаткин, а вся Россия, зараженная нечистой силой революции. — Только бы не проникла эта нечисть в туркменское общество, — высказал он опасение. — Своих, туркмен, постараемся уберечь от чёрной чумы. — Сердар самодовольно выпрямился, словно зависело это только от него самого, и заметил — Русские — они, оказывается, тоже хорошие дураки. Как уехал Куропаткин, так ни одного подходящего командующего в области больше не было. Приедут из Петербурга, пошумят немного и назад. Суботич тоже оказался недалёким человеком, хоть и славили его. Семьдесят круглых тумб поставил на всех улицах, чтобы афиши, объявления наклеивали. А теперь листовки на них люди развешивают. — Это не люди, отец! — зло выговорил Черкезхан. — Это и есть нечистая сила. Пока не знаю, на какую службу назначат меня, но я клянусь: плохо придётся тому, кто на моих глазах посягнёт на незыблемый трон русского государя-императора! Сказано это было так выразительно и жестко, что все сидящие за дастарханом замерли, и так сидели с минуту молча, осознавая всяк по-своему вырвавшиеся слова молодого царского офицера. Первым нарушил молчание ишан. — Да, сынок, в тебе говорит истинный дух джигита. Да благословит тебя аллах на твоём праведном пути во имя веры нашей и веры ак-падишаха. Аминь!.. Ишан огладил тощими суховатыми пальцами бороду. То же сделал Каюм-сердар. Черкез лишь кивнул, а Ратх и Аман отделались благочестивым молчанием. Тут же ишан стал прощаться, ссылаясь на поздний час, и сердар, сказав для приличия «посидели бы ещё немного», отправился проводить служителя мечети. Как только они вышли, Черкезхан сразу же отворил створки большого полукруглого буфета, извлёк бутылку коньяка и проворчал сердито: — Надо же как не вовремя занесло к нам святого. Теперь наелись — и коньяк, пожалуй, не пойдет. А за встречу с родными братьями я хотел бы выпить… Ну-ка, Ратх, достань рюмки. — Я же не пью, Черкезхан, — смущённо отказался Ратх. — Да, я слышал, что ты боишься прикоснуться к стакану с божественным напитком, зато с удовольствием слушаешь речи бунтовщиков в своём цирке. Не так ли? — С чего ты взял, Черкезхан? — С того самого. Отец, когда ехали с вокзала, поведал. Ну-ка, Аман, наполни стекляшки! Аман с готовностью откупорил бутылку, разлил конь-як в три рюмки и подал каждому. — Ратх, ты тоже сегодня выпей, — сказал он спокойно. — Один глоток тебе не повредит. Братья чокнулись рюмками и выпили. Ратх, никогда прежде не употреблявший спиртного, на мгновенье задохнулся, из глаз у него выступили слёзы. Черкез усмехнулся: — Тоже мне, джигит! А ещё с русскими водишься! Да они, знаешь, как пьют? — Налив себе и Аману ещё, он залпом опрокинул рюмку и молча подождал пока проглотит свою порцию Аман. |
