— Ладно, Аман, оставайся, я пойду спать. Завтра вставать рано.

Выйдя из комнаты, Ратх пересёк айван, спустился во двор и вошел в другой, менее привлекательный дом, больше похожий на глиняную времянку. В комнате в углу горела лампадка, тускло освещая стены, которые были сплошь оклеены цирковыми афишами, Ратх разделся, лёг на тахту и задумался.

* * *

В воскресенье, после полудня, Каюм-сердар, усадив старшего сына с его княжной в ландо, велел кучеру Язлы ехать по самым людным местам, чтобы её сиятельство Галия-ханум могла полюбоваться Асхабадом. Кучер тотчас взобрался на козлы и повозка, сверкая желтым лаком в золотистых лучах вечернего солнца, выехала сначала в пыльный аульный переулок, а затем на Анненковскую.

В открытое оконце Галия увидела угол городского сада, обнесённого чугунной оградой. Затем, на Левашевской, предстала перед взором татарской княжны женская городская гимназия, а напротив, за Гимназической площадью — мужская гимназия. Слева тянулся сквер. Среди зелени молодых карагачей виднелся желтый кирпичный дом, с жестяной голубой крышей. Это был жилой особняк самого начальника Закаспийской области. Каюм-сердар, высунувшись из кареты, велел кучеру остановиться и принялся рассказывать о том, как в девяносто первом году генерал Куропаткин собрал у себя в этом прекрасном доме всех ханов и сердаров Закаспия и сказал: «Уважаемые яшули, вы моя надежда и защита государя-императора на этой дальней окраине. Вот собрал я вас к себе, кажется ни о ком не забыл, и теперь хочу спросить, есть ли среди вас люди грамотные?» Посмотрели ханы друг на друга и пристыженно опустили лица ниц. Всего лишь два муллы нашлось, которые окончили хивинское медресе, остальные — не приведи аллах, даже корана в руках не держали. А тут генерал спрашивает не о коране, а о науках иных: о грамматике, об арифметике и всяких других премудростях. Вобщем, все притихли, а генерал говорит: «Придётся учиться, уважаемые». Ханы совсем приуныли. Сидят за столом— угощение всякое перед ними, но никому оно в рот не идёт. Каждый думает: неужели теперь придется бросить всё и взяться за книжки и тетрадки? А генерал тихонько посмеивается в усы и вино пьёт. Немного спустя вновь обратился к почтенным гостям: «Ну так чего опустили бороды, уважаемые? Учёность туркменскому обществу нужна, как воздух. И разумеется, не вас я собираюсь учить, а детей ваших. Нынче, как уйдёте от меня и проспитесь, так сразу же представьте в канцелярию списки своих сыновей для отправки на учение в Петербург. Будем создавать туркменскую интеллигенцию. Лет через десять вы состаритесь и на покой отправитесь, а дети ваши вернутся из Петербурга и будут управлять дехканами…»

Старик умолк, а Галия, рассеянно слушавшая свёкра, мило улыбнулась:

— Генерал Куропаткин такой храбрый, но почему-то ему не повезло на Дальнем Востоке. Он прямо из Асха-бада уехал туда воевать?

Черкез, видя, какое любопытство проявляет его благоверная супруга, тотчас пояснил:

— От нас он уехал в Петербург, и стал военным министром. А уже оттуда отправился на Дальний Восток.

— А вон там, через дорогу, в сквере — там что такое? — не обратив внимания на слова мужа, поинтересовалась Галия.

— Это военно-народное управление, ханум, если вы имеете в виду тот кирпичный дом, возле которого стоит часовой, А вся территория называется Гимназической площадью.

— Значит, Черкезхан, здесь вы и будете служить? — вновь полюбопытствовала она.

— Нет, ханум. Я должен явиться в штаб Закаспийских войск, к самому начальнику. Его канцелярия на Ско-белевской площади. Вон, видите курган? Канцелярия — за этим курганом.

— А это что за курган?

— Ах, ханум, вы как маленький ребёнок, — пожурил её Черкез.