Тобратов достал с батареи подсохший платок — хорошо, что в вагонах топить стали, — и, выдав очередную очередь чоха, громко высморкался.

— Ну вот, все бациллы на нас, — снова недовольно проворчал Петропавловский. — Хохол хоть командировочные получит, а я за что должен страдать?

— Такую сволочь, как ты, никакая бацилла не берет, — вступил в разговор Навроцкий. — И, если ты не прикусишь свой поганый язык, я прихлопну тебя как при нападении на сопровождающих.

— Вот это настоящая метода современного мента, — снова оживился Петропавловский. — Ухлопать, а потом снять наручники. А ты попробуй наоборот: сними наручники и попытайся ухлопать.

— Прекратите! — прикрикнул Тобратов. И Навроцкому: — Ты-то чего заводишься? Не понимаешь, чего он добивается? Помолчи, пусть он сам с собой поговорит, может, что-то и дельное расскажет. А я вздремну немного.

Тобратов лег на полку, укрылся двумя одеялами, Навроцкий сел у него в ногах, около двери.

Но заснуть при всем желании и при всей необходимости не удалось: и насморк не давал, и Петропавловский. Он то начинал петь, то требовал, чтобы его сводили в туалет и как всякому арестованному отвели время на прогулку, то рычал и стонал, проклиная тот день и час, когда пошел работать в милицию, всех ментов, подлецов и негодяев, способных только брать взятки да бороться с безоружными и беззащитными, кто не может дать сдачи.

Тобратов не отзывался на происки бывшего подчиненного. Сдерживал себя и Навроцкий, хотя это стоило ему немалого труда. Оба надеялись, что Петропавловский устанет или надоест ему и он угомонится. Но арестованный с приближением ночи вел себя все наглее, все агрессивнее. От ужина, принесенного из вагона-ресторана, отказался, но, когда в купе выключили свет, оставив лишь синий светильник, заявил, что хочет есть.

— Напиши заявку, какие блюда тебе приготовить, мы передадим в вагон-ресторан, — пошутил Тобратов.

— Как же я буду писать в наручниках? Снимите, — принял игру Петропавловский.

— А ты сделай устно, я запомню.

— Сомневаюсь. Мне кажется, память у тебя дырявой стала.

— Ну почему же, — возразил Тобратов, догадываясь, на что намекает недавний его подчиненный: он помогал капитану доставать дефицитный материал для строительства дома, — хорошо помню все твое хорошее и удивляюсь, как я не догадался раньше, кто похитил из дежурной части «Мотороллу». Я верил тебе как самому себе. Вот ты и отблагодарил меня за мою доверчивость и уважение к тебе.

— И радиостанцию мне хотите пришить? Кто-то из ваших офицеров пропил или потерял по пьянке, а виноват Петропавловский?

— Не надо, Михаил Алексеевич. Не считай себя умнее других. Я без всякого блефа тебя предупредил: все доказано и твое запирательство будет тебе только во вред.

— Не знаю, что вы там накопали и подтасовали, но я ни в чем не виновен, — непреклонно повторил Петропавловский.

— Удивительный ты человек, — с усмешкой покачал головой Тобратов. — И не глупый, и законы наши хорошо знаешь, и не раз сам помогал ловить преступников, а ведешь себя, как дилетант, как трусливый мальчишка: я не я, и шапка не моя. Начитанный, интеллигентный, отец двоих детей…

— Одного, — вставил Петропавловский.

— Хорошо, одного. Но и первого ты усыновил, проявил благородство, и вдруг — грабежи, убийства…

— Ты хоть скажи, кого я ограбил, кого убил? — стоял на своем Петропавловский.