— Да, далеко мы с тобой от криминальной темы уехали. Скоро до президента доберемся. Ты лучше расскажи мне, как это тебе удалось одному обчистить одесского инкассатора со «Строй-бетона»? Я, как только получил телефонограмму, сразу понял, чьих рук это дело.

— Ошибаешься, гражданин начальник, — съерничал Петропавловский. — Если бы это я сделал, хохлы ни за что бы не передали меня в ваши руки, судили бы сами.

— Ну почему же. У нас с ними подписано соглашение о совместной борьбе с бандитизмом. А запрос на тебя мы еще раньше послали, до ограбления. Так что твой портрет, правда, без усов, давно красовался в местных отделениях. Хорошо, что не додумались расклеить его на улицах, ты бы быстро дал оттуда деру.

Петропавловский промолчал. Только глубоко вздохнул. То ли задумался, то ли устал за день от болтовни и скандалов. Полежал несколько минут спокойно и вдруг обратился к Тобратову совсем другим, уважительным тоном:

— Геннадий Михайлович, сними, пожалуйста, наручники, руки очень затекли. Так я сам не засну и вам покоя не дам.

Тобратов подумал, весело подмигнул ему.

— Эх, Миша, теперь-то я раскусил твой авантюрный характер. Наручники я, разумеется, сниму, но не рассчитывай на мою болезнь и на свою силу. Шутки, Миша, кончились.

— Не надо меня убеждать, Геннадий Михайлович. Я ни в чем не виноват, потому бежать не собираюсь. Я устал от нервотрепки, от ваших дурацких вопросов и хочу спать.

Тобратов снял наручники. Петропавловский лег лицом к стене и через минуту захрапел. То, что он спит, не вызывало никаких сомнений — даже дергался во сне. Но Тобратов ему не верил: пять лет он играл у них в милиции роль водителя, притом отлично играл, пользовался большим авторитетом, а в свободное от службы время занимался грабежом, убийством. Мог, разумеется, и уснуть — нервы ему действительно потрепали изрядно, но сон его в такой обстановке зыбкий: глаза закрыты, а голова бодрствует и улавливает малейшие нюансы, готовые пробудить хозяина в любую минуту.

— Ну и тип, — кивнул на спящего Навроцкий. — Как вы только с ним работали?!

— Хорошо работали, — вздохнул Тобратов. — Не зря говорят: чужая душа — потемки. Видишь — он уже паинька. Его за руку схватили, а он: что вы, господа, это вовсе не я, и рука не моя… Век живи, как говорил маэстро, и дураком умрешь. Сходи-ка, Володя, за кипятком, еще чайку заварим да горло промочим.

Навроцкий взял литровую банку из-под компота и пошел к проводнику. Тобратов высморкался, сменил на батарее платок. Он надеялся, что Петропавловский захочет что-то сказать без свидетеля, но арестованный даже не подал вида, что слышал, как хлопнула дверь, продолжал храпеть. «Или нервы у него стальные, или приготовил новый сюрприз», — подумал Тобратов и, достав пистолет, загнал патрон в патронник, поставив его на предохранитель.

Навроцкий принес кипяток и чайную мяту: проводница угостила, узнав, что пассажир приболел, уверяя, что мята — лучшее лекарство от всех болезней.