Еще в дороге Михаил проанализировал сложившуюся ситуацию, прикинул все «за» и «против» него, продумал план поведения. Надо как можно дольше затянуть следствие и сбежать именно из следственного изолятора — из тюрьмы это, если даже его оставят в живых, сделать труднее. Да, улики против него неопровержимые: нападение на инкассатора в Звенигороде, в Одессе, убийство Грушецкого, Аламазова; и свидетели — не отречешься: жена, друзья-сообщники. И все-таки он будет все отрицать и доказывать свое: жена мстит за то, что хотел с ней развестись, уехал один отдыхать; друзей — подговорила или подкупила. Карбованцы и валюта, найденные в его кейсе, как он и говорил в Одессе, — не его, а кто подложил и для чего, он считает политической провокацией.

Хохлы передали его москалям, а от москалей он постарается уйти. Убегали ж из тюрем Котовский, Фрунзе и наш доморощенный киллер Шебзухов из Матросской тишины, притом совсем недавно. А что он, Петропавловский, глупее их?..

И начались тяжкие, мучительно длинные, как сама вечность, дни и ночи. Безбровый с красными веками Плюгавчик, по имени и отчеству Семен Борисович, каждый день вызывал его на допрос и не допрашивал, а подвергал словесным пыткам по нескольку часов, повторяя одни и те же вопросы: где был тогда-то, чем занимался в такие-то часы, откуда у тебя то-то, где брал это… Короче, доводил до исступления. И как Петропавловский себя ни настраивал, частенько срывался на грубость, на мат, чего делать никак нельзя было: показывал истощенность нервной системы, предвестницы ломки. А Семен Борисович гнул свою линию, дожимал его до точки неопровержимыми уликами. И когда Петропавловский, припертый к стенке прямыми вопросами, ответ на которые подводил бы черту под следствием, понял, что близок к проигрышу, потребовал другого следователя, объявив, что с этим больше не обмолвится ни словом.

Но Семен Борисович был не из тех простачков, которых можно было обезоружить молчанием или предъявлением претензий. На следующий день, когда Петропавловского привели в кабинет следователя, он увидел напротив Семена Борисовича… свою жену. Лариса обернулась, взгляды их встретились. Кровь хлынула к лицу: он почувствовал, как запылали щеки, как заклокотало все в груди, и увидел, как побледнела Лариса, словно прочитав в его глазах кричащий упрек: «Что ж ты наделала, сука! Зачем призналась, все свалила на меня?!»

— Узнаете? — прервал их биоточный диалог следователь.

Лариса повернулась к нему, неуверенно, еле заметно кивнула.

— Ну вот, — продолжил Семен Борисович повеселевшим голосом, обращаясь к Ларисе: — А теперь повторите то, что вы говорили следователю в Звенигороде.

«Не повторяй! Откажись!» — мысленно крикнул Петропавловский.

И жена услышала его крик души.

— Простите, — сказала она еле слышно, низко опустив голову. — Меня принудили. …Я ничего не знаю.

— Кто принудил?! Как ничего не знаете? — взорвался следователь. — Вот ваша подпись, и черным по белому написано, что вы вместе с мужем и сообщниками Парамоновым и Кочетковым четвертого июля недалеко от Иваново-Константиново напали на инкассатора и похитили триста миллионов рублей. Нападение осуществлено по инициативе и под руководством вашего мужа Петропавловского Михаила Алексеевича. Ваша подпись? — ткнул он Ларисе листы под нос.

Она снова кивнула и повторила:

— Меня принудили. Следователь держал меня в камере, где крысы, мыши… Я их страшно боюсь… Грозился меня сгноить в тюрьме, если я не подпишу…

— Кто научил тебя так говорить?.. Почему ты лжешь? Разве не знаешь, что за дачу ложных показаний еще схлопочешь два года?

— Я протестую! — воскликнул Петропавловский.