Другого выхода из изолятора для побега нет. Возможно, и есть, но там столько препятствий, столько охраны со сторожевыми собаками, что шансов никаких. И здесь, правда, они не велики, но лучше смерть, чем тюрьма.

И все-таки он надеялся. Надеялся на свою силу и ловкость, на смекалку и сообразительность, на расхлябанность и халатность охранников. Надо было только выждать подходящий момент.

Допросы продолжались изо дня в день. К ним Петропавловский привык и адаптировался. Плюгавчик намеревался взять его измором, а он отрицанием и препирательствами тянул время, готовя себя к побегу. Для того, чтобы больше запутать дело и еще раз направить следствие на ложный путь, он придумал хитрый ход.

В тюрьмах и изоляторах всегда находятся «умельцы», поддерживающие связь с внешним миром. Зачастую это провокаторы, работающие на обе стороны — и на заключенных, и на охрану: прежде чем направят письмо по адресу, оно побывает в руках следственных органов. Петропавловский это хорошо знал. Свести с Голубем — так в изоляторе звали арестованного, ведающего перепиской, — помог старик-сокамерник Прокопыч, о котором Петропавловский слышал еще, когда работал в милиции, как об известном на всю Москву наркобизнесмене и торговце оружием. Легально он торговал импортной бытовой техникой. Московский уголовный розыск давно за ним охотился, но то ли у него были слишком высокие покровители, то ли он так ловко проворачивал свои дела, что повода для ареста не было. Подставила его секретарша, попавшаяся сама на наркотиках и ставшая работать на милицию…

С Голубем Петропавловский встречался каждое утро на прогулке. Голубоглазый крепыш лет сорока держался независимо и уверенно, охранники относились к нему уважительно, не орали, как на других, что еще больше убеждало Петропавловского в двойственной натуре подследственного.

На очередной прогулке Михаил, догнав Голубя у калитки, сказал:

— Надо передать маляву на волю.

— Готовь. Десять баксов.

— Заметано.

Ночью Петропавловский долго думал над содержанием письма. Надо так написать, чтобы у ментов ни малейшего подозрения не возникло в истинном желании его автора. И чем больше он думал, тем тверже приходил к убеждению, что письмо должно быть коротким, завуалированным, понятным только тому, кому предназначено. Бумагой и ручкой его снабдил Прокопыч — тоже дефицит в изоляторе, за который надо платить, — но старик не торговался, сказал обнадеживающе: «Расплатишься на воле, авось встретимся».

В туалете, прислонив бумагу к стенке, Михаил написал: «Лариса, отдай этому человеку 50 т. (он знал: жена жадная и сама не догадается расплатиться с „письмоносцем“) и передай Акуле: если он не выручит меня, я их всех заложу».

Нет, не зря он пошел служить в милицию: повадки ментов, их методы работы он хорошо изучил, и приманка его сработала безотказно. Плюгавчик изменил тактику допроса, теперь все свое мастерство направил на то, чтобы выпытать у него имена сообщников. А через день узнал: Ларису тоже арестовали и держат в этом же изоляторе, допрос ведет Плюгавчик. Теперь все зависело от смекалки жены, а она сообразительная, должна помнить его намерение, как можно больше насолить своим начальничкам, особенно Тобратову; убрать его он решил позже, когда понял, что тот идет по его следу.

Замысел с письмом удался: следствие завертелось с новой силой и, можно сказать, началось с нуля.