|
"Я не хочу умирать вместе с этими людьми! Не для этого я дожил до пятидесяти с лишним лет, чтобы умирать вместе с этими карикатурами на людей!" - подумал Лоик, и не в первый раз, ведь по дороге из Парижа их уже дважды обстреливали. Люс и Диана легли на пол машины, а галантные Лоик и Брюно расположились, защищая женщин, над ними. К несчастью для Лоика, он оказался на куче аристократических костей Дианы Лессинг, что заставляло его ворчать и возмущаться: "Вот куда меня завели тридцать лет подчинения диктату света! Тридцать лет покорности, внешней жизнерадостности и вынужденного безбрачия!" Благодаря своей службе на набережной Орсе Лоик зарабатывал достаточно на жизнь, но недостаточно для жизни в свете, которую он любил так, что она стала ему необходима как кислород. Уже тридцать лет он входил в высшее общество благодаря своим личным качествам, но также и потому, что за обеденным столом должны сидеть четырнадцать человек, при игре в бридж нужно четыре партнера, а вдове, разведенной или незамужней женщине нужен кавалер. И почти что в знак уважения высшее общество признало Лоика Лермита как очаровательного педераста. Действительно, как же иначе объяснить его холостяцкую жизнь? Ведь нужно же было придумать для женщин, которые ему нравились и которым нравился он - а такое частенько случалось, - причину, мешающую ему вести нормальную жизнь нормального мужчины. Но эта жизнь стоила бы ему места в салонах... В действительности же он слишком поздно отбросил предрассудки, слишком долго отказывался жить за счет любимой женщины, может быть, ему следовало быть проще, но особенно его пугало, что этой женщине самой не будет хватать средств. Точно так же он отказался бы жить за счет нелюбимой женщины. И выяснилось, что ему не хватает сил выполнить то долгосрочное обязательство, без всяких оттяжек и отсрочек, каким была вся его жизнь. - Боже мой! - раздался снаружи ломающийся от страха голос. Ужас мешал понять, мужчине или женщине принадлежит этот голос. - Боже мой! Они возвращаются!.. Они снова возвращаются!.. Их полно!.. - прокричал голос и стих. И сразу же на дороге воцарилась полнейшая тишина. Это была театральная тишина. Конечно, ее нарушила Диана. - Как же жарко! - пробормотала она, лежа на коврике. - Вы уверены, что... - Замолчите, - прошептал Лоик, что было довольно глупо. Как будто летчик мог их услышать и взять на прицел. Но Лоик успел различить там, наверху, это гудение, которое им пришлось уже слышать два или три раза за день. Отвратительное гудение шмеля, такое слабое в начале и еще три-четыре секунды упорно не желавшее усиливаться, чтобы к этому шмелю привыкли, забыли о нем, чтобы его больше не боялись... Внезапно гудение, набирая ярость и силу, низверглось в воздух, будто самолет разорвал державшие его цепи и оторвался от неба. Звук нарастал, превращаясь в чудовищный циничный рев, он заполнял собой всю окружающую их природу, всю пустоту, всю тишину... От этого расширялись и тускнели глаза соседа, он заставлял выдирать зеленую траву у самого лица... этот рев перерастал в дикий, огромный, апокалиптический вопль... он еще больше прижимал к земле, вдавливал в нее убогие и ничтожные тела детей рода человеческого, эти кожаные мешки, наполненные мясом, кровью, нервами, водой. Считалось, что все это может думать и чувствовать, но здесь никто ни о чем не думал, ничего не чувствовал, превратившись в ничто, в обезумевшую от ужаса пустоту. Такими же были и их предки много веков тому назад под этим же солнцем, солнцем, которое смеялось, глядя на притязания этих людишек в мирные времена, и с трудом преодолевало тошноту, видя, как они боятся смерти. Машину что-то ударило и тряхнуло, она опрокинулась, завалилась, а вместе с ней и угодливо-покорные пассажиры, при падении столкнувшиеся и обменявшиеся парой тумаков. |
