И Иринка взглянула на Володю с такой болью и жалостью, что мальчику стало жутко приятно, но одновременно и очень стыдно.

Уйдя от Иринки с ключом от ее квартиры, Володя тотчас пошел домой. Завтрак он приготовил себе сам, сварив пару яиц. Намазал маслом два больших куска булки, налил чаю и уже было съел одни бутерброд, как вдруг в прихожей раздался смелый звонок. «Уж не они ли идут! — екнуло Володино сердце, и тотчас пропал аппетит. — Рано как!» — ни к селу, ни к городу подумал Володя и побежал к входной двери.

— Кто там? — спросил он, дожевывая кусок булки.

— Телеграмма Климовым! — пропищал за дверью девичий голос, и Володя с неудовольствием, но в то же время и с чувством облегчения стал крутить шишечку замка.

Однако, едва дверь оказалась открытой, как тут же резко подалась вовнутрь, повинуясь чьему-то мощному напору извне, и в прихожей через три секунды уже стояли Кит и Белорус, тяжело дышавшие, будто бежали до этого по крайней мере полчаса.

— А вот и мы, наш юный друг! — улыбаясь, сказал Белорус. — Извини уж нас за внезапное вторжение и за старинный трюк. Попросили одну девчушку, она спускалась сверху, — сыграть роль почтальона за небольшое вознаграждение. Она справилась со своей задачей прекрасно, и вот мы уж у тебя в гостях. Разреши пройти для разговора.

— Проходите, — сказал Володя, стараясь унять волнение. — Может, чайку хотите?

— А почему бы и не испить чайку? — весело обратился Белорус к Киту, угрюмому и неказистому. — Давай, Володька, угости нас чаем. На дворе такая мокрая погода, и согреть желудки нам не помешает.

Володя провел «гостей» на кухню, дрожащими руками достал стаканы и разлил по ним заварку. Через две минуты Белорус и Кит уже хлебали горячий чай, а Кит даже принялся за недоеденный Володин бутерброд с яйцом. Утерев рот краешком полотенца, Белорус сказал:

— Спасибо тебе, Володя, за чаек, а теперь давай о деле потолкуем.

— Ну что ж, давайте, — согласился мальчик, — если вы считаете, что нужно.

— Нужно, очень нужно! — махнул рукой Белорус. — Ну, слушай... Спектакль ты, Володя, отрежиссировал отлично и свою маму убедить вполне сумел в том, что я первостатейный негодяй и вор. Твоя мама от меня ушла и даже оставила мне на память все мои подарки — что ж, женщина с характером. Но мне тоже хотелось бы получить за эту потерю компенсацию. Разве у нас с тобой не было мужского уговора и разве ты не обещал мне за маму отдать «Святого Иеронима», на которого ты, мальчик, претензий иметь не можешь? Да и на что тебе картина? Продать ты ее в России не сумеешь — тебя накроют тут же или тебя попросту обманут покупатели, отняв полотно да и все. Ты за нее не получишь и рубля, а большие неприятности нажить сумеешь, так то...

— Ну и что вы предлагаете? — разгрызая кусочек сахара, спросил Володя.

— А вот что, — наливая в стакан заварку, сказал Петрусь Иваныч. — Ты добровольно отдаешь нам полотно, а я тебе вручаю гонорар, за труды, так сказать, — пять тысяч долларов. Ты понимаешь, я еще иду тебе навстречу: мало того, что я, — и Белорус вздохнул, — пожертвовал любимой, я прощаю тебе твой гнусный обман, твою комедию да еще и денег даю в придачу, целое состояние — пять тысяч долларов!

И в подтверждение своих слов Белорус вынул из потайного кармана своего нарядного с искрой пиджака целую пачку зеленых американских банкнот.

— Во, гляди! — радостно сказал Петрусь Иваныч. — Все твои будут, столько купишь на них...

— У меня больше нет картины, — тихо и спокойно перебил словоизлияния Белоруса Володя.

— Это как же, позволь-ка?.. — насупил брови Петрусь Иваныч.