Быстряк — это Быстров, Маруська — это лошадь Быстрова. Кудашкин пришел с доносом о том, что видел Быстрова за Семичастной, и не один раз: тот приезжает, уезжает, чего-то вышныривает, и «етто, известно, против властей».

Тут Шишмарев стал слушать внимательнее. Принялся расспрашивать, уточнять непонятное.

Председатель исполкома Быстров всех помещиков здесь прижал, полный хозяин был волости, думали, что «ен… ев… ив… иввакуировалси», а на самом деле ничего «не иввакуировался», остался здесь со всей своей бражкой, выслеживает за властями — от него всего жди, а он, Захар Кудашкин, «завсегда за порядок»…

— Ен неспроста шныряет, встречается с кем-то, можить, у вас у самих кто сочувствуеть…

— Где ты видел своего Быстрова?

— В леску, за речкой, шел жердей наломать…

Порубки возле Успенского запрещены, за них строго взыскивали, однако сейчас царило безвременье, и Кудашкин не боялся ни Быстрова, ни Шишмарева.

— Ен в одно место к вечеру ездиит.

— Покажешь где?

— Хоть сей минут!

Шишмарев пошел обратно, а Слава безразлично и как бы от нечего делать тоже поплелся за встревоженным Шишмаревым.

Командира полка явно встревожил донос Кудашкина. Неужели Шишмарев придает столь большое значение появлению Быстрова? На самом деле Быстров был частностью, Шишмарева тревожили полученные депеши.

— Гарбуза!

Гарбуза уже ел глазами начальство.

— Видел мужика у крыльца?

— Отогнать?

— Пойдешь с ним, покажет место, найдешь охотников — и вечером в секрет. Приведешь друзей, которые там встречаются. Понятно?

— Так точно.

Шишмарев вернулся в зал, сел за стол, рядом Слава, тоже сел, подпер голову руками, уставился восторженными глазами на Шишмарева.

— Тебе чего, Славик?

— Обещали поучить из револьвера.

— Сегодня не могу, некогда. Поручик! Собрать в шестнадцать ноль-ноль командиров батальонов и рот. А ты побегай пока.

— Лучше я порисую.

Шишмарев настоящий кадровый офицер, любит, когда все предусмотрено и сверху и снизу, если его сочли нужным предупредить, он, в свою очередь, тоже считает нужным предупредить офицеров — с открытыми глазами воевать легче.

— Тебе чего, Слава?

— Бумаги.

— Я давал вчера.

— Порвал…

Шишмареву приятно присутствие мальчика, он чуть моложе его сына и нежнее, нежный мальчик, очень интеллигентный, куда только судьба не забрасывает теперь интеллигентных мальчиков, вместо того чтобы учиться в нормальной гимназии, ходит здесь в какую-то вторую ступень. Голод, конечно, разруха, куда они не загонят…

— Ты что там пишешь?

— Стихи.

— Покажи-ка. «Осенний лес роняет листья»… А что рифмуешь с листьями?

— Не получается. Я переменю…

— Покажи-ка… «Осенний лес листву роняет»… Ну, брат, на «роняет» уже легко!

«Отвяжись ты со своими рифмами, — думает Слава. — Займись делами». В общем этот Шишмарев довольно симпатичный, и добрый, и образованный… Но в нем нет той силы, которая движет Быстровым. И, между прочим, Славой. Слава ощущает в себе ту же силу, что и в Быстрове. Сила времени… Этого он себе не говорит, лишь смутно ощущает. Шишмарева легко убить, кажется Славе, а Быстрова невозможно. Не потому, что Быстров какой-то особенный человек, а потому, что наделен он этой особой силой.

— Что, получается? «Роняет листья лес осенний, замолкло пенье на полях, и только слышен в отдалены!»… Пиши, пиши, поэтом будешь!

Славе решительно не до стихов.