Я почувствовал, что моя визави окончательно «дозрела», и сказал:

– Не надо крови, товарищ Бергман, просто повторяйте за мной: «Я – это вы, а вы – это я, и я убью любого, кто скажет, что вы не равны мне».

Как только мой будущий начальник службы безопасности закончила говорить слова Страшной Встречной Клятвы, за окнами оглушительно саданул гром, а на сухих губах фрау Бригитты расплылась какая-то совершенно блаженная улыбка.

– Хорошо-то как… – сказала она. – Что это было, товарищ Серегин?

– Это была встречная клятва, которую дают люди, вступающие в воинское Единство, – сказал я. – Теперь вы среди своих. Здесь не злословят, не лгут, не предают и не бьют в спину. Кстати, среди моих товарищей немало этнических немцев, но у нас не принято делить людей по национальным сортам. Со временем вы привыкнете и поймете все преимущества своего нового положения, а сейчас вам нужно отдохнуть. Мой адъютант покажет вам комнату, и думаю, что она не откажется с вами поговорить, так сказать, в частном порядке. Гретхен – милая девочка, и была с нами почти с самого начала нашего приключения. А с завтрашнего дня у вас начнется новая жизнь… Полная медкомиссия, обязательная проверка на особые способности, собеседование с представителем Заказчика и встреча с магом Разума, которая поможет вам привести ваши мысли в порядок. Спокойной ночи, товарищ Бергман, я верю в то, что утро для вас будет воистину добрым…

Шестьсот пятнадцатый день в мире Содома. Ночь. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Бригитта Бергман.

От ночного разговора с лейтенантом де Мезьер я благоразумно отказалась. Было видно, что девочка устала, да и я находилась не в лучшей форме. После всего пережитого и присоединения к Единству товарища Серегина голова у меня плыла, будто я без закуски выпила бутылку русской водки. Это был уже не первый раз, когда судьба моя круто ломалась, деля жизнь на «до» и «после».

Когда сгорел рейхстаг, мне было одиннадцать, и я прекрасно понимала, в какую бездну покатилась Германия. Позже я присоединилась к антифашистскому подполью, малочисленному и бессильному, но я просто не могла оставаться в стороне от борьбы за умы моих одураченных соотечественников. Против государственной машины подавления мы не могли сделать почти ничего, но никто не посмел бы сказать, что мы сдались без борьбы. Где-то далеко Восточный фронт пожирал жизни немецких солдат как кровожадное доисторическое чудовище, на города Германии падали британские и американские бомбы, а мы старались убедить немцев, что во всех их бедах виновен только безумный от рождения Адольф Гитлер.

Затем последовал арест: нашу молодежную группу выдал гестапо малодушный предатель. Меня и моих товарищей наскоро судили, и приговорили к гильотинированию. Только на эту процедуру была еще очередь: Рейх не успевал убивать своих граждан, признанных неблагонадежными, так что мне было не привыкать хоронить себя заранее и ждать смерти. И вот февральской ночью сорок пятого года на территорию тюрьмы, сбив броней ворота, ворвались русские танки, а плохо выбритые солдаты в ватных фуфайках и зимних шапках перестреляли охрану из своих автоматов. Тогда я особенно остро почувствовала хмельной вкус жизни и свободы, и ошибочно решила, что дальше все будет хорошо.

А на двадцатом съезде Коммунистической Партии Советского Союза маленький лысый придурок ради своих сиюминутных хотелок предал нас в первый раз – и идея социализма захромала на обе ноги. После этого все, во что верила я и мои товарищи, грубо растоптали и заменили дешевым эрзацем. А после краха ГДР нас предали во второй раз, уже окончательно. Тогда мне не хотелось больше жить, но я считала, что пустить себе пулю в висок – слишком просто и как-то унизительно. Бригитта Бергман никогда не сдавалась, и боролась до конца даже в самых безнадежных условиях.