Из Кремля я вышел в исключительно хорошем настроении. Хотелось зайти в царицын терем, не к царице, естественно, к Евдокии, но я ограничился тем, что попросил караульного передать Евдокии привет. Она уже сама найдёт время для встречи.

Дядька ждал меня возле конюшен, поёживаясь от лёгкого морозца. Завидев меня, Леонтий с облегчением вздохнул. Он теперь старался никуда меня не отпускать одного, упирая на то, что я вечно попадаю в какие-то неприятности. И в его словах был определённый резон.

— Ну, как всё прошло? — спросил он.

— Отлично, — улыбнулся я. — Лично царю теперь служить будем.

— Ох, батюшки святы… — перекрестился Леонтий.

— Чего ты? — не понял я.

— Всяк сверчок знай свой шесток! Это ж ты скольких обошёл, сколько на московской службе бояр? Вот и почитай, скольким обиду учинил, — сказал дядька. — Ох, грехи мои тяжкие…

Это ты, дядька, ещё не знаешь, КАК я собрался царю служить. Вот там точно обид хватит на целый полк. Там смерть будет не то что в затылок дышать, она на ушко шептать начнёт.

— Поехали, дядька, — сказал я. — На Пушечный двор. Проведать надобно.

Глава 2

Если уж государь желает, чтобы я и дальше занимался прогрессом, то разочаровывать его нельзя. Я, конечно, не инженер, но всё равно, какие-то базовые вещи помнил, и простор для изобретений у меня ещё оставался. Но сперва — артиллерия.

Нынешние тюфяки и осадные пищали представляли собой сборную солянку из самых разных калибров. Вот какой форма у литейщиков получилась, такой и будет калибр пушки. Я же хотел попытаться внедрить стандартизацию, чтобы пушкарям больше не приходилось заморачиваться с подбором снарядов.

На Пушечном дворе кипела работа, как, впрочем, и всегда. Воюющей стране требовались пушки и пищали, много пушек, и мастера пахали, как проклятые. Моё появление, однако, не осталось незамеченным.

Ко мне сразу же навстречу пошёл юноша в потёртом и опалённом полушубке, в котором я узнал Богдана. Он успел за это время отрастить тонкие усики и небольшую светлую бородку, вот я его сразу и не узнал.

— Богатым будешь, Богдан! Не признал тебя! — весело крикнул я, слезая с лошади.

— Дай то Бог! — ухмыльнулся литейщик. — Здрав будь, Никита Степанович!

— И тебе здравия, — сказал я. — Чем порадуешь?

Литейщик улыбнулся, словно объевшийся сметаны кот.

— Пушку твою отлили, инрогом нарекли, — сказал он. — Добрая вышла пушка.

— А ну, веди, показывай, — нетерпеливо потребовал я.

Мы широким шагом пошли по Пушечному двору, дядька грузно семенил следом.

— Славное вы имя выбрали… — сказал я. — Инрог, говоришь?

— Он самый, — кивнул Богдан. — Зверь такой.

— Знаю, — сказал я.

Единорог. Пусть не с шуваловского герба, но всё-таки единорог, и это имя подходило новой пушке, как влитое.

Мы прошли через весь двор, и подмастерье именитого Кашпира Ганусова привёл меня к единорогу, смотревшемуся среди остальных пушек несколько необычно. Ствол короче, чем у остальных, лафет другой, зарядный ящик, банник, все принадлежности. Мастера исполнили всё в точности, как я и просил, и я не удержался, погладил холодный бронзовый ствол, изукрашенный вензелями и завитушками.

— И впрямь, добрая пушка, — сказал я.

Словно пришелец из другой эпохи, лихой гусар в ментике и кивере рядом с облачёнными в кольчуги и шеломы воинами.

— Стреляли уже? — спросил я.

— А как же! — воскликнул Богдан. — Проверили. Ловчее заряжается, удобнее. Да и палить тоже.

— Побольше надо таких сделать.