Мы смотрим друг на друга с огромным количеством эмоций во взглядах, но никто ничего не говорит в течение нескольких минут. Затем, наконец то, Бет говорит:

– Теперь расскажи нам, что произошло в офисе.

Кивнув, я начинаю историю о том, что произошло после того, как я покинула дом вчера утром. Я рассказываю всё, вплоть до того момента, когда звонок Шона испугал меня. В это же время я понимаю, что Шона уже давно нет, и прерываю рассказ, чтобы отправить ему сообщение.

ГДЕ ТЫ?

В ПИЦЦЕРИИ. Я МОГУ ВЕРНУТЬСЯ?

ДА, И ПРИНЕСИ ПЕППЕРОНИ!!!

Я снова погружаюсь в историю, и я так ею увлечена, что спустя несколько минут не понимаю, что прошло всего несколько минут. Раздается стук в дверь, и я бегу, чтобы открыть её.

– Ты принес напитки или мы должны…

– Привет, Лиззи, – говорит мама, хмуро глядя на меня с порога. Это поражает меня как тонна кирпичей: ожерелье. Конечно же, мама смогла нас найти также легко, как я нашла Эллу и Бетси. Я хочу ударить себя по лбу.

– Могу я войти? – спрашивает она. Она выглядит замерзшей: её нос красный, я могу видеть её дыхание. Мне не нравится, что я чувствую угрызения совести; мне не нравится, что я отхожу в сторону.

– Я сказала вам оставаться на месте, – говорит мама Элле и Бетси. – Вы напугали меня.

– Где эта женщина? – спрашивает Бетси. – Мэгги Кендалл?

– Ушла из нашей жизни, – решительно говорит мама. – Не беспокойтесь больше о ней. – Она делает паузу. – Почему вы не остались в общежитии? Или не оставили записку?

– Почему ты хотела, чтобы мы остались там, мама? – спрашивает Элла. – Так мы сможем вернуться к жизни в качестве единого человека?

Мама вопросительно смотрит на неё, вероятно, чувствуя признаки мятежа в комнате.

– Я только что рассказывала Элле и Бет, что нашла в твоём офисе, мама, – говорю я из за её спины. – Ты знаешь, по сталкерской стене… на каждую из нас?

Когда я присоединяюсь к остальным на кровати, я вижу, что рот мамы немного открыт; она быстро его закрывает.

– Мы знаем, что ты не доктор, – спокойно говорит Бетси.

– Но ты всё ещё получаешь деньги, много денег, откуда то, – говорит Элла. – Пришло время поговорить начистоту. Расскажи нам, что происходит.

– Так вот где ты была? – спрашивает она меня. – Не с Шоном?

– Да, я была там, – говорю я, не отводя от неё глаз. – Рассматривала фотографии и странные заметки о нас троих. – Я скрещиваю руки на груди.

– Это как если бы я следила за результатами работы, – спокойно говорит мама.

Когда она видит моё испуганное выражение лица, она поясняет:

– Вы трое – мои дети, но так же и моя работа. Когда я забрала вас у клиентов много лет назад, это было материнское решение – я хотела защитить вас, но это было еще и профессиональное решение. Деньги, которые вы упомянули, приходят из трастового фонда, созданного доктором Йововичем на весь срок исследования. Я до сих пор генетик и, вероятно, останусь им на всю жизнь.

– Ты когда нибудь работала доктором? – спрашивает Элла, погружаясь всё глубже в ложь. Мама отрицательно качает головой, затем пододвигает стул, стоящий у стола, в середину комнаты и неуклюже садится.

– Я хочу, чтобы вы знали, что я искренне забочусь о вас троих – я люблю всех вас. Но мне платят за то, чтобы я документировала ваши жизни.

– До сих пор? – спрашиваю я, фокусируясь на фактах, а не щемящей боли в груди. – Доктор Йовович в тюрьме.

– Да, но он создал фонд задолго до этого. Я посылаю ему отчеты о вас каждый месяц.