|
"Бросим монету, -- сказал он, -- и ежели выпадет "орел" -- умрешь ты, ежели "решка" -- я". Но Патрисио Арагонес возразил на это, что умереть придется обоим, ибо, сколько ни кидай монету, всегда будет ничья: "Разве вы забыли, мой генерал, что президентский профиль отчеканен с обеих сторон?" Тогда генерал предложил разыграть их жизни в домино: кто выиграет большинство партий из двадцати, тому и оставаться в живых. "Идет, -- сказал Патрисио Арагонес, -- с большим удовольствием, мой генерал, но при одном условии! Вы должны даровать мне право выигрывать у вас". Такое право было даровано, и они сели играть, и Патрисио Арагонес, который раньше проигрывал только потому, что выигрывать ему было запрещено, выиграл все двадцать партий подряд, все двадцать ожесточенных схваток и, в изнеможении утерев рукавом пот с лица, сказал со вздохом: "Ничего не поделаешь, мой генерал, мне очень жаль, но я не хочу умирать". И тогда он, складывая костяшки домино в деревянную коробочку, укладывая их аккуратно за рядом ряд, заговорил напевно, с расстановкой, как школьный учитель, объясняющий урок, что у него тоже нет желания насильственно умереть, тем более из-за проигрыша в домино, что он умрет своей смертью в положенное ему время, умрет в своей постели, во сне, как это было предсказано еще в самом начале его эпохи гадалкой-провидицей, которая узрела его судьбу, глядя в лохань с водой. "Впрочем, -- продолжал он, -- если хорошенько подумать, то и здесь ничего не известно, ибо моя мать, Бендисьон Альварадо, родила меня не для того, чтобы я вечно оглядывался на то, что там вилами по воде писано, а для того, чтобы повелевал. И вообще, я -- это я, а не ты, и благодари Бога, что это всего лишь шутка". Он не подумал тогда, что это вовсе не шутка -- жизнь на кону, не предполагал, что скоро одному из них и впрямь выпадет смертный жребий. И вот это случилось. Он вошел в комнату Патрисио Арагонеса и застал его в предсмертных муках -- шансов на спасение не было, слишком велика была доза внесенного отравленной стрелой яда. И вот он вошел и с порога приветствовал Патрисио вскинутой вверх рукой, жестом римлян: "Благослови тебя Бог, храбрец! Велика честь -- умереть за отечество!" А затем, сев подле постели умирающего, он оставался с ним все время, пока длилась агония, собственноручно подносил ему облегчающие страдания снадобья, поил его ими с ложечки, а Патрисио Арагонес, хотя и не отказывался от этих ухаживаний, принимал их без малейшей благодарности и, проглотив очередную порцию лекарств, выкладывал все, что он думал в эти минуты: "Я ненадолго покидаю вас одного в этом дерьмовом мире, мой генерал... чует мое сердце, что очень скоро мы повстречаемся с вами на самом дне преисподней: я -- скрученный в морской узел, согнутый в три погибели этим ядом; вы -- с собственной головой в руках, не знающий, куда ее приткнуть. |
