|
.. чует мое сердце, что очень скоро мы повстречаемся с вами на самом дне преисподней: я -- скрученный в морской узел, согнутый в три погибели этим ядом; вы -- с собственной головой в руках, не знающий, куда ее приткнуть... извините за откровенность, мой генерал, но теперь я говорю только чистую правду... теперь я могу сказать, что никогда не любил вас -- это вы почему-то вбили себе в голову, будто я вас люблю... а я ненавидел вас всегда... с той поры, когда я по вашей милости потерял свободу... лишился возможности жить вольным бродягой... с той поры я каждый день молился, чтобы вас постигла смерть, мучительная или легкая -- все равно... лишь бы с вами было покончено, лишь бы вы расплатились своей жизнью за искалеченную мою... ибо что же по вашей милости со мной сделали?.. деревянными молотами расплющивали мне ступни, уродовали мои ноги, пока они не стали, подобно вашим, плоскостопными, пока не стали двигаться медленно, как ноги лунатика... прокалывали мне мошонку сапожным шилом, чтобы и у меня образовалась кила... заставляли меня пить скипидар, чтобы я разучился читать и писать, забыл грамоту, ибо и вы ее не знали... а ведь скольких трудов стоило моей бедной матери мое учение!.. вы заставляли меня исполнять многие ваши парадные официальные обязанности вовсе не потому, что приберегали себя для других, более важных, более необходимых отечеству дел, как вы постоянно повторяли, а потому, что даже у самого что ни на есть храбреца задница так и стынет от страха, когда он, коронуя на конкурсе красоты очередную потаскуху, не знает, с какой стороны вот-вот обрушится на него смерть... извините за откровенность, мой генерал!.." Но он был уязвлен не столько дерзостью Патрисио Арагонеса, сколько его неблагодарностью: "И это говоришь ты? Ты, кто жил здесь как король, кому я дал то, чего никогда никому за всю свою жизнь не давал? Ведь даже собственных своих женщин я предоставил тебе!" Но тут Патрисио Арагонес перебил его: "Не надо об этом, мой генерал... Лучше уж быть полным кастратом, нежели покрывать этих несчастных женщин, этих замученных матерей, нежели заваливать их, как заваливают для клеймения телок, с той лишь разницей, что телки брыкаются и ревут, а эти равнодушно подставляют свои зады -- зады тощих коров, продолжая при этом чистить картошку или окликая товарок, чтобы те присмотрели за рисовой кашей на плите: как бы она не подгорела, пока длится это занятие... Только вы можете называть это тупое совокупление любовью, мой генерал, потому что ничего другого вы никогда не знали, -- извините за откровенность!" И тогда он заорал: "Замолчи! Заткнись, черт бы тебя побрал! Заткнись, не то будет худо!" Но Патрисио Арагонес продолжал спокойно и рассудительно: "Нет, я не буду молчать, мой генерал... что вы можете со иной сделать?.. убить меня?.. но я и так почти уже мертв... вы бы лучше не упускали случая взглянуть правде в лицо, мой генерал. |
