– Мачавариани не может иметь отношение к этому вопросу, ведь он специалист по структурам, – сказал Леднев.

– Совершенно точно, – подтвердил Григорьев. – Но в последнее время его лаборатория начала заниматься, и очень удачно, вопросами о роли смещений в кристаллических решетках… Им удалось вызвать систематические планомерные смещения атомных слоев… Короче говоря, они уже перешагнули тысячекратный запас прочности для многих чистых металлов.

– С лабораторией Мачавариани нужно связаться немедленно, – сказал Топанов. – Сегодня же, по телефону. Нужно выяснить, что требовал от них Алексеев.

Через несколько часов сотрудники лаборатории Мачавариани подтвердили, что по заказу Института звезд ими была изготовлена тончайшая металлическая проволока и посылкой месяца четыре назад отправлена на имя Алексеева. Мы опросили о заданной прочности проволоки. «Не менее двадцати тонн на квадратный миллиметр, – ответили нам. – Сечение проволоки 0,2 квадратных миллиметра. Общий вес сто шестьдесят килограммов».

Мы измерили диаметр отверстия в приливах, расположенных на ребрах сложенной нами фигуры. Отверстия вполне могли пропустить проволочку такого сечения.

– Но зачем столько проволоки? – проговорил Григорьев.

Ему ответил один из физиков, членов комиссии:

– Да потому, что Леднев прав. После взрыва вся эта конструкция представляла собой гигантское колесо диаметром в несколько километров… И, кажется, я начинаю понимать его назначение…

Оживленно переговариваясь друг с другом, расходились взволнованные неожиданным открытием члены комиссии. Топанов как‑то особенно посмотрел им вслед, потом улыбнулся и сказал:

– Если так пойдет дальше, то скоро, очень скоро для нас все станет ясным…

Мне поручили доложить комиссии о последних работах Алексеева в области математической физики. Подводя итоги, я не скрыл своего разочарования. Меня выслушали внимательно, казалось, даже сочувственно.

– Алексеев отрицает теорию относительности и квантовую механику? – спросил Кашников.

– Вот что, товарищи, – огорченно сказал Григорьев. – Мы многого ждали от присланных нам работ Алексеева. Мы ждали, что они раскроют тайну его последнего эксперимента, а вместо этого какие‑то странные утверждения, смахивающие на пророчества, а не на точную науку; повсюду заверения, что обоснования будут присланы позже. Вы внимательно ознакомились с работами? – обратился он ко мне. – Может быть, вам не хватило времени?

– Времени для детального анализа было, конечно, мало, – ответил я. – Но мне так и осталось непонятным главное… Непонятен подход Алексеева, его исходная позиция. К чему он вводит операции с целыми атомами?.. Производит вычисления, в которых фигурируют не характеристики частиц, как принято, не их массы, импульсы, заряды, а _частицы целиком_. И Алексеевым выдумана для этого какая‑то нелепая символика… И бессмысленное копание во всем известных аксиомах… Либо я ничего не понял, либо я ничему не научился…

Единственный человек из всех собравшихся, который казался удовлетворенным докладом, был Топанов.

– Вы правы, – сказал он.

– Прав? В каком смысле? – спросил я.

– Вы действительно не поняли и не научились.

Мы насторожились, а Топанов, отставив палку, встал.

– Вот вы высказали нам свое разочарование, – обратился он ко мне, – и кое‑кто вас поддержал. Ваш подход к работам Алексеева был вполне объективным?

– Да, вполне…

– Не верю! Не верю! – дважды повторил Топанов.