|
Различие, безусловно, очень тонкое, но о нем можно говорить с уверенностью. В предыдущем случае комизм обусловливался раскрытием психического автоматизма. Этот автоматизм присущ далеко не одному только бессознательному, он не играет сколько-нибудь заметной роли среди технических приемов остроумия. Разоблачение связывается с остроумием случайно, когда его применяют иные технические приемы остроумия – скажем, отображение с помощью противоположности. Но при работе бессознательного мышления совпадение остроумия и комизма неизбежно, так как тот же самый прием, который автору шутки служит техникой высвобождения удовольствия, непременно доставляет третьему лицу комическое удовольствие.
* * * Легко поддаться искушению, попытаться обобщить последний случай и ринуться на поиски связей между остроумием и комизмом в том, что воздействие шуток на третье лицо осуществляется в согласии с действием механизма комического удовольствия. Но это вовсе не так. Совпадение с комическим налицо далеко не во всех, даже не в большинстве шуток. Наоборот, чаще возможно строго отделить остроумие от комизма. Если шутке удается избавиться от видимости бессмыслицы (это верно для большинства острот, построенных на двусмысленности и намеке), то у слушателя не отыщется и следа воздействия, сходного с комическим. Удостовериться в этом можно на примерах, приведенных выше, и на некоторых новых. Поздравительная телеграмма к 70-летию со дня рождения некоего азартного игрока: «Trente et qua-rante» (разделение с аллюзией)». Описание производства табака у Хевеши: «Ярко-желтые листья… окунали в раствор и растворяли в нем» (многократное употребление одного и того же материала). Мадам де Ментенон в обществе называли мадам де Ментенан (Maintenant, изменение имени). Профессор Кэстнер сказал одному князю, что встал перед телескопом во время лицезрения звезд: «Мой принц, вы, конечно, светлейший (dur-chlauchtig), но не прозрачный (durchsichtig)». Графа Андраши прозвали «министром прекрасной внешности». Можно еще отметить, что все остроты с «бессмысленным фасадом» кажутся комическими и должны, следовательно, оказывать соответствующее воздействие. Однако я напоминаю о том, что подобные остроты зачастую действуют на слушателя иначе, вызывают смущение и склонность к их неприятию. Значит, надо установить, является ли бессмысленность в шутке комической – или всего-навсего сугубой, неприкрашенной бессмыслицей. Этого мы еще не выяснили, а потому заключаем, что шутки по их природе надлежит отличать от комизма, что они порой совпадают с комическим – в некоторых частных случаях и по своему стремлению извлекать удовольствие из умственных источников. В изучении отношений остроумия к комизму перед нами всплывает то отличие, которое нужно признать важнейшим и которое указывает одновременно на основную психологическую черту комизма. Источник удовольствия от шуток мы по необходимости перенесли в бессознательное, но нет ни малейшего повода к тому, чтобы поступать так же с источником комического удовольствия. Наоборот, все наши исследования дают понять, что источником комического удовольствия является сравнение двух затрат, и обе мы должны отнести к предсознательному. Остроумие и комизм различаются в первую очередь психической локализацией; шутка, можно сказать, есть вклад в комическое из области бессознательного. Нет нужды извиняться за уклонение от темы изложения, ведь именно взаимоотношения остроумия и комизма побудили нас предпринять исследование комического. Но настала пора вернуться к главной теме – к обсуждению приемов, которые служат искусственному созданию комизма. Мы уже рассмотрели карикатуру и разоблачение, отыскав в этих разновидностях комизма указания, полезные при анализе комизма подражания. В большинстве случаев подражание, как правило, присутствует в карикатуре – например, в преувеличении отдельных, пусть в остальном не то чтобы ярких особенностей – и носит уничижающий характер. |
