Ко мне подходит начальник цеха Иван Гаврилович Молчанов.

— Интересуетесь? — доброжелательно спрашивает он. — Вот эта сеть на селедку, трехстенная сельдевая. У нас на Дунае не неводами ловят, а сетями, течение быстрое. Сети у нас капроновые, капрон — наше спасение. Хлопчатобумажная сеть жила года полтора, и то ее надо было консервировать и просушивать каждый раз после лова. А эту подкрасим и по пять, а то и по восемь лет служит. Так что не только дамам на чулки капрон-то нужен. Вы, может, уже слышали, что раньше сети совсем рыбака разоряли. Ну а теперь почти что и не существует больше этой проблемы…

Тут Иван Гаврилович замечает, что я прислушиваюсь к тихому пению на другом конце зала.

— Радио, что ли? — спрашиваю я, привычный к тому, что все пение производит радио.

— Нет, это у нас женщины поют. Надвязывают сети и поют. Тут сохранилось много старинных песен — русских, украинских. Вот давайте сбоку подойдем и послушаем, так нас не видно будет, а то спугнем.

Мы подходим ближе, очень чисто и жалобно:

Иван Гаврилович наклоняется ко мне и говорит вполголоса:

— А что вы думаете, может, и права была маменька. Опаснейший всегда был промысел — рыбацкий. Теперь, конечно, каждому в лодку дают фальшфейера, пробковый пояс. Спасти человека легче. И то ведь как бывает!.. На днях у нас попали в шторм два рыбака — Унгаров Николай и Лука Кабанов. Лодку их отнесло далеко от берега, а в моторе пробило прокладку. Парус они поставили, так и парус сорвало. Понесло в море. Плохо бы кончилось, если б катер румынской пограничной охраны не подоспел. Друзья, значит, выручили. А то ведь море, оно не шутит… Так что маменька эта по-своему, знаете, тоже была права…

Простившись с начальником сетевого цеха и его производственным хором, я спешу на экспериментальную базу. Здесь меня уже ждет Николай Евгеньевич.

Пройдя по узеньким протокам и улочкам-ерикам, мотобот биологов вошел в Белгородский канал. Сперва по обе стороны в буйном цветении садов тянулись вилковские хатки. Потом начались плавни, густые заросли тростника, где вкривь и вкось торчат уставленные в небо клювы цапель. Вспугнутые мотором, цапли взлетают, на секунду повисают в воздухе, и ветер, словно подкараулив, подхватывает их и начинает сносить в сторону; потом, справившись с ветром, вытянув ноги в одну линию и странно, точно противогазную трубку, выгнув шею, они улетают куда-то прочь. И сколько тут этих цапель! А вон поодаль стадами бродят черные крючконосые каравайки. И еще множество каких-то никогда и нигде, кроме зоопарка, не виденных мной птиц…

— Сколько ж тут птиц?! — делюсь я своими восторгами с Николаем Евгеньевичем.

— Сколько? — говорит он и, усмехнувшись, начинает перечислять: — Лебеди-шипуны, серые гуси, белые цапли; малая и большая колпица, розовый и кудрявый пеликаны; утки, крохали, нырки — кряква, серуха; чирки — трескунок, широконоска, белоглазый нырок, красноголовый и красноносый, поганки; кулики — чибис, поручейник, веретенник, перевозчик, травник, бекас, кроншнеп, черная крачка и еще много-много других…

— И все здесь? — я осматриваю плавни.

— Все здесь, в дельте Дуная! Это ведь пролетный путь для водоплавающих птиц, они сюда собираются из всех стран Европы, чтоб лететь к Средиземному и Черному морю. Некоторые тут и зимуют до конца февраля— начала марта. И все птица не простая! Лебедя-шипуна вообще-то сохранилось на земле немного, серый яге гусь в таком количестве водится только в дельте Дуная. А колпица — удивительная птица, посмотрели бы, как она вытанцовывает. А рыбы здесь сколько!.. Если бы тут у нас был заповедник, многие птицы оставались бы здесь на гнездование.