|
Отец-то еще при румынах состоял в МОПРе, сознательный был человек. Он и еще несколько рыбаков создали тут в Вилкове кооператив по сбыту рыбы, так называемую третью группу рыбаков. Перед войной на базе этого кооператива возник колхоз. Отца тогда в горсовет выбрали. А потом пришли немцы. В сорок первом году отца и еще пять человек расстреляли. Я тогда рыбачил, мне семнадцать было, и я был старший в семье. У матери осталось пятеро детей, надо было кормить братьев и сестер. Потом немцы угнали нас на работы на ту сторону, а с сорок четвертого года я служил в армии. Вернулся из армии в сорок седьмом. Работал тут мастером по консервации сетей, а потом надумал учиться. Уже двадцать семь лет мне было, семью имел, и вот сел за парту, в четвертый класс пошел. Так и тянул я все эти годы — сперва семилетку, потом курсы в Ростове и наконец техникум в Москве. И все время здесь работаю. Колхоз у нас мощный, самый большой из всех двадцати шести приморских хозяйств, дает больше половины продукции всего треста. Вилково — место исконно рыбацкое, а только, конечно, труд рыбацкий теперь стал совсем другой. У нас в колхозе четыреста шестьдесят гребных лодок, половина из них оборудована моторами, двадцать мощных современных сейнеров, которые ведут лов в море, свои капитаны и механики. Каждый год мы посылаем колхозников-рыбаков в Керчь учиться на механиков. Изменилась жизнь на Дунае. И живут по-другому, и рыбу ловят по-другому. Во время лова рыбаки живут на ловпунктах. Раньше там стояли курени, салтыны, — четыре кола да камышовая стенка; часто их заливало водой. Рыбы наловит рыбак и на веслах везет в Вилково — это четыре-пять часов ходу в один конец. Сейчас на каждом ловпункте — ледник. Приходит катер, забирает рыбу, а рыбак отдыхает. На ловпунктах — электричество, столовая, магазин, промтоварный ларек, красный уголок, кино через день. Совсем другая стала производительность, другие заработки. Дела идут вроде бы неплохо… Но только вот я что думаю…
Гнеушев задумчиво поднимает взгляд на какую-то схему на стене, потом продолжает: — Прибрежный лов дает колхозу большой доход, но ведь это все работа на износ. Запасы частиковых рыб катастрофически иссякают. Чтобы жать, нужно пахать и сеять, возделывать землю и возделывать воды. А мы только берем, берем, берем. Нет воспроизводства рыбы. Нерестилища замывает песком, водоемы мелеют; иногда протоки зарастают камышом, тогда водоемы изолируются — «отшнуровываются». Нужны новые ерики. Нужны рыбопитомники… Кое-что мы, конечно, делаем. За последние годы нарыли на островах километров шестнадцать ериков: землечерпалки работают. В прошлом году прорыли новый канал — и сразу же заметны результаты. Соглашение о рыболовстве в водах Дуная, регулирующее лов, тоже положительно сказалось на сохранении рыбы. Бухарестский институт теперь регулярно дает нам сведения о ходе рыбы… Обвалование, мелиоративные работы и наш колхоз тоже проводит. А вот как сделать, чтоб рыболовству этим ущерба не нанести? Есть у меня один план… Гнеушев снова переводит взгляд на схему, висящую на стене. — На острове Полуденном, вот тут, мы предлагаем построить рыбопитомник. Сперва нужно провести обвалование — тут больше тысячи гектаров земли. Водой система будет пополняться во время паводка. Тут будет рыбоводный завод, можно развести скот, птицу водоплавающую. За два с половиной года затраты эти окупятся. Вообще, на мой взгляд, у нашего хозяйства огромные резервы. Можно, например, разводить нутрию. Шкурка ее стоит девятнадцать рублей, а золотистая нутрия — еще дороже. Да и мясо ее съедобно. Питается нутрия водяным орехом — чилимом. Это же золотое дно, если все по-хозяйски… Гнеушев советует мне осмотреть их подсобные цехи, где колхозники сами ремонтируют флот, сами готовят к лову сети. Я захожу в сетевой цех. Огромный зал, опутанный сетями. Вдоль зала у окна сидят женщины, надвязывают сети. |
