Маргарита Валерьяновна изумленно во все глаза смотрела на Зою Ярославну.

Кто бы сказал, что эта безусловно сильная, волевая женщина, на взгляд Маргариты Валерьяновны, несколько мужеподобная, может так мягко, даже нежно разговаривать с больной? Возможно, они старые знакомые или родственники? Все может быть, хотя тогда она не стала бы разговаривать на «вы», просто Зоя Ярославна, очевидно, симпатизирует этой самой учительнице, чем-то та, наверно, сумела ей понравиться…

«Но разве я не нравлюсь с первого взгляда? — спросила себя Маргарита Валерьяновна и сама же ответила: — Разумеется, нравлюсь…»

Она всерьез считала себя неотразимой, чрезвычайно обаятельной.

Прошло еще несколько дней, и Маргарита Валерьяновна постепенно привыкла к своей соседке, тем более что та ничем не досаждала ей, а, напротив, вела себя тихо, не стонала, не плакала и с интересом слушала рассказы Маргариты Валерьяновны о ее блистательном прошлом.

— Сам Ярон был от меня в восторге, — рассказывала Маргарита Валерьяновна. — Поверьте, милая, все это знали, решительно все, бывало, только увидит меня, сразу же: «Марго, дитя мое, солнышко…» — Маргарита Валерьяновна задумчиво щурила глаза. — Но я и хороша была, черт побери, до того хороша…

Елизавета Карповна улыбалась.

— Куда, куда все девалось? — спрашивала Маргарита Валерьяновна, ожидая уверения, что она все такая же, что для нее годы идут незаметно, и Елизавета Карповна, понимая, чего от нее ожидают, говорила:

— Вы до сих пор очень привлекательны…

— Да, я знаю, — соглашалась Маргарита Валерьяновна. — Но если бы видели меня, какой была тогда, двадцать лет тому назад! Всего лишь двадцать лет, ах, какой я была!

Она и не думала о том, что ее бесконечные рассказы утомляют Елизавету Карповну: упоенная собой и только собой, она уже с утра начинала рассказывать о каких-либо жизненных историях, в которых главное место занимала она, непревзойденная, очаровательная, непобедимая…

Елизавета Карповна, однако, сравнительно легко переносила свою соседку, может быть, потому, что в последнее время чувствовала себя лучше, то ли действовал новый препарат, привезенный Вершиловым из Венгрии, то ли еще почему-то, но она казалась бодрее, даже аппетит появился, и сестра ее, повеселев, сказала как-то Алевтине:

— Теперь я верю, что она поправится…

К Маргарите Валерьяновне все те годы, что она лечилась, приходил всего лишь один-единственный посетитель, зато являлся аккуратно, из вечера в вечер.

Она каждый раз старательно готовилась к его приходу: накладывала на лицо новый слой тона, мазала ресницы, подсинивала веки, красила губы и щеки. Выходила к нему в холл, нарядно одетая, надушенная, у нее с собой было, должно быть, халатов десять, никак не меньше, сияя лучезарной улыбкой:

— Дорогой друг, рада вас видеть…

Он был стар, не моложе ее, а даже, наверное, старше, худой, поджарый.

Вика и Соня считали: наверняка в прошлом тоже артист или режиссер, на морщинистой шее нарядная «бабочка», костюм, всегда тщательно вычищенный, хотя уже далеко не новый.

Увидев Маргариту Валерьяновну, он вскакивал со стула, долго, с чувством целовал протянутую руку, спрашивал заботливо:

— Как вы сегодня, дорогая?

Обычно он не уходил вплоть до самого вечера, сидел рядом с Маргаритой Валерьяновной в холле, оживленно беседуя о чем-то.

— И как только языки не притомятся молоть да перемалывать — и, наверно, все одно и то же? — удивлялась няня Кира, однако в то же время замечала одобрительно: — Старые, а не чета нынешним, молодым, вон — словно голубки беседуют, никак наговориться не могут.