— Дорогая моя, — чуть запинаясь, начал он, — мне, кажется, закусить воспрещается? Так я понимаю твои слова?

Однако Вика, не дослушав его, вихрем умчалась по коридору. И Вареников, делать нечего, с непритворным сожалением закрыв свой детектив и не доев бутерброд с любимым от души копченым сервелатом, направился в бокс, к Елизавете Карповне.

На этот раз все обошлось, Елизавете Карповне сделали два укола, она заснула и утром, когда началась обычная врачебная пятиминутка, все еще спала.

— Так и не сомкнул глаз за всю ночь, — признался после пятиминутки Вареников молодому доктору Самсонову, прикурив от его зажигалки. — Всю ночь то одно, то другое: то привезли кого-то, то еще кому-то плохо, черт его знает что! — Он со вкусом затянулся. — Тоже эта старуха из бокса, сама не живет и, как говорится, другим не дает.

— Что? — переспросил Самсонов, до того слушавший его довольно рассеянно. — Как это так — сама не живет?

— Ну, физически еще как-то функционирует, — поправил себя Вареников. — Ну и что с того? Разве это жизнь? Право же, иногда думаешь, как было бы правильно, даже, если хотите, гуманно — умерщвлять безнадежных больных, чтобы они сами не мучились и других не терзали…

Самсонов молча слушал Вареникова: простецкое, щекастое лицо, на лбу как бы нарочно спущенная пшеничная прядь, Вика Коршунова говорила о нем: «Первый парень на деревне…»

— Вы согласны со мной? — продолжал допытываться Вареников. — Как вы считаете? Разве я не прав? Разве в глубине души каждый из нас не думает именно так?

Самсонов покачал головой.

— Ну, знаете, — сказал, — вы даете — уж так даете…

Вареников увидел: Самсонов глядит на кого-то, стоявшего позади него. Обернулся, лицом к лицу встретился взглядом с Зоей Ярославной.

Она сама почувствовала в тот момент, что глаза у нее от бешенства белые. Так и сказала позднее Вершилову:

— Кажется, если бы я глянула тогда в зеркало, то увидела, глаза у меня белые, как молоко…

Глядя в упор на Вареникова, она спросила, отчетливо произнося слова:

— Вам, случайно, не совестно?

— Мне?

В глазах Вареникова засияла нежная улыбка.

— Что вы, дорогая моя, почему мне должно быть совестно?

— Я вам не дорогая, — резко прервала его Зоя Ярославна. — Потрудитесь называть меня по крайней мере по фамилии или по имени-отчеству!

— Хорошо, — по-прежнему улыбаясь, согласился Вареников. — Пусть будет по имени-отчеству, к слову, весьма благозвучному…

— И вот еще что, — она продолжала накаляться все сильнее. — Как можно так говорить о больном? И кто говорит? Врач, так сказать, целитель и утешитель?

Пухлые щеки Вареникова окончательно побагровели. От деланного его добродушия и следа не осталось.

— Я, если хотите, не целитель неизлечимых болезней и не собираюсь быть утешителем, так и знайте!

Как бы боясь, что наговорит еще много резких слов, он быстро выбежал из ординаторской.

— А последнее слово вроде бы за ним, — сумрачно определил доктор Самсонов. — Разве не так?

— Это очень плохой человек, — сказала Зоя Ярославна. — Я бы его, моя воля, вообще лишила бы врачебного диплома, плохим людям нельзя быть врачами, никак нельзя!

Самсонов кивнул лохматой головой.

— Согласен с вами, но если действовать по этому методу, мы с вами далеко зайдем…

— Наверное, далеко, — слегка остынув, сказала Зоя Ярославна.