— В общем, конечно, — выдавил он. — С какой стороны, разумеется, смотреть…

Он что-то еще мямлил о странных аномалиях любого организма, о том, что, в сущности, если, так сказать, в общем-то, по совести говоря, и тому подобное, но Ткаченко почти грубо оборвал его:

— Вы мне скажите четко и ясно: каким вы меня считаете — больным или здоровым?

Зоя Ярославна не выдержала, вмешалась:

— А почему вы разговариваете с врачом таким резким тоном? Кто дал вам такое право?

Ткаченко повел на нее глазом, узким, глубоко посаженным. Бросил небрежно через плечо:

— Право, как вам известно, не дают, его берут…

Зоя Ярославна перевела взгляд на Вареникова. Мысленно удивилась: в чем тут причина? Почему он разрешает разговаривать с собой так грубо? Кто такой этот Ткаченко, может быть, какой-то его родственник?

Позднее Вершилов сказал:

— Мне тоже подумалось: тут что-то не то, но что именно, я никак не мог себе представить…

Оба оказались правы, и Вершилов и Зоя Ярославна, но, само собой, они не могли вообразить себе, в чем таилась причина всего происшедшего…

Дальше все было так: в палату к Ткаченко явилась старшая сестра Клавдия Петровна, сказала:

— Сегодня вас выписывают домой…

— Никуда я не поеду, — угрюмо ответил Ткаченко. — Я болен и не желаю покидать больницу.

— Это ваше дело. — Клавдия Петровна пожала плечами. — Но зав отделением велел мне предупредить вас…

Ткаченко перебил ее:

— Я же сказал, что никуда не поеду!

— Хорошо, — проговорила Клавдия Петровна. — Пойду к зав отделением, пусть он решает…

— Сперва я пойду, — грубо заметил Ткаченко.

Не постучавшись, вошел в кабинет Вершилова, стоя на пороге, спросил:

— Значит, гоните домой?

Вершилов, просматривавший какие-то бумаги, поднял голову.

— Здравствуйте, — сказал. — Входите, пожалуйста.

Ткаченко вошел, сел на стул напротив Вершилова.

— Так что, домой гоните? — повторил Ткаченко, узкие, глубоко посаженные глаза его сощурились, толстые щеки покрылись пятнами. — Почему, хотелось бы знать? Чем это я вам не угодил?

— Я уже сказал вам раньше и теперь повторю, — терпеливо начал Вершилов. — Вы совершенно здоровы, понимаете, совершенно, каждый на вашем бы месте радовался от души.

— А вот я не радуюсь, — все так же мрачно проговорил Ткаченко, слегка откинувшись на стуле. — Не радуюсь ни на одну секунду!

— Почему? — спокойно спросил Вершилов.

— Потому что я болен, это вам лучше всех известно.

«Что за противный тип, — подумал Вершилов, стараясь не глядеть на Ткаченко. — Просто невероятно отталкивающий!»

На миг он даже испугался: вдруг на его лице отразится антипатия или, чего доброго, отвращение, только этого не хватало!

Он заставил себя улыбнуться, снова сказал нарочно вежливым, спокойным тоном:

— Поверьте, я искренне рад за вас, вы — здоровы, а что может быть лучше здоровья, судите сами?

Вершилов хотел еще добавить, что, к сожалению, люди не всегда ценят этот чудесный дар, здоровье, но Ткаченко бесцеремонно, даже грубо оборвал его:

— Вы мне прописных истин не читайте, я уже и так имею привычку с самого утра газеты читать…

Несколько мгновений Вершилов молчал, потом, стараясь сдержать себя, спросил по-прежнему спокойно, почти невозмутимо:

— Как видите, я с вами вежлив, как оно, в сущности, и положено между людьми, а вы со мной почему-то разрешаете говорить каким-то странным, неуважительным тоном.