— Обвинения, наверно, ты хотела сказать? — поправил Вершилов и продолжал: — Мы, люди, день ото дня, да чего там день, час от часу становимся все более разобщенными…

— Ты говоришь, как пишешь… — сказала Жужа.

— А что? — согласился Вершилов. — Я когда-то хотел стать журналистом, еще когда в школе…

— Прости, — снова перебила его Жужа. — Я хочу, чтобы ты опять говорил то, что говорил…

— Ты согласна со мной, что мы все живем разобщенно и стали все какие-то на редкость некоммуникабельные? — спросил Вершилов.

— Согласна, — ответила Жужа. — Только знаешь, что я тебе скажу? Мы и раньше тоже были некоммуникабельные, только теперь, к старости, стали замечать, а раньше не замечали.

— Нет, мы не были такими раньше, мы были дружнее, искренней, теплее и отзывчивей относились друг к другу.

Жужа снова засмеялась.

— Знаешь, Томаш когда-то говорил: «Как только начнешь сравнивать, каким ты был в молодости и какая теперь молодежь, так и знай, значит — постарел и ничего уже с этим не поделаешь. Надо примиряться».

— Мириться, — машинально поправил ее Вершилов.

Жужа послушно повторила:

— Мириться. Пусть так, черт побери!

Может быть, потому, что вспомнила Томаша, лицо ее невольно нахмурилось, погрустнело.

Несколько мгновений он смотрел на нее.

— Что ты так смотришь? — удивилась Жужа. — Я не картина и не слайд.

— Отнюдь, — сказал Вершилов. — Просто я думаю, что ты живое опровержение моих слов.

— Как, как? — переспросила Жужа. — Что ты говоришь? Объясни!

Он произнес, улыбаясь:

— Ты — чудесный человечище, Жужа. Именно чудесный человечище!

— Звучит ужасно, — усмехнулась Жужа. Налила себе из кофейника остывший кофе, повторила, старательно выговаривая слова: — Человечище…

Вершилов заложил руки за голову.

— Иногда, когда бывает особенно тяжко или скучно, я вспоминаю о тебе, Жужа, и, представь себе, тогда вдруг снова начинаю верить, что есть на земле хорошие люди. Как не быть, есть…

— А кого ты больше встречал — плохих или хороших? — спросила Жужа.

— Ты что имеешь в виду: в жизни вообще или в частности?

— В твоей жизни. Кто тебе чаще встретился?

— И те и другие. Да, пожалуй, именно так, почти равное число и плохих, и хороших. А тебе?

Жужа закурила новую сигарету. Глубоко затянулась.

— Ты сам когда-то говорил, что все относительство.

— Относительно? Да? Ты это хотела сказать?

— Да, относительно. Все относительно. Вот я сейчас думаю: кто плохой? А кто хороший? Кого можно назвать плохим? Самым плохим? А кого хорошим?

— Все зависит, должно быть, как тот или иной человек относится к тебе…

— И я тоже так считаю. А так не нужно считать.

— Почему не нужно?

— Надо быть, это, как его…

Жужа шевелила пальцами, ища нужное слово.

— Как это, черт, забыла…

— Надо быть справедливым? — догадался Вершилов.

— В общем, да, но есть еще одно слово…

— Более точное?

— Да.

— Надо быть объективным?

— Да, вот оно самое! Объективным. Надо уметь оценивать каждого индивидуального человека…

— Так не говорят, надо сказать: или человека, или индивидуума…

— Пусть будет индивидуума…

Вершилов улыбнулся.