— Еще нет ничего, — ответила Клавдия Петровна. — Подождем до завтрашнего утра.

— До утра осталось не так уж и много, — сказала Зоя Ярославна, заметив, как омрачились Лизины глаза. — Подожди, девочка, наберись терпения…

Снова повернулась к Ариадне Алексеевне.

— Теперь выпейте ложечку бурже. Вот так…

Старшая сестра все еще стояла на пороге.

— Зоя Ярославна, я жду…

— Сейчас, еще минуту.

— Знаете, а мне лучше, — Ариадна Алексеевна слегка приподнялась на постели. — Честное слово, лучше!

Добросердечная Лиза тихо захлопала в ладоши.

— Вот и хорошо!

— Конечно, хорошо, — отозвалась Ариадна Алексеевна, снова обратилась к Зое Ярославне: — Правда, мне намного лучше…

— Я же вам говорила, — Зоя Ярославна с удовольствием посмотрела на разрумянившееся лицо Ариадны Алексеевны. — Все будет в порядке, обещаю вам!

Ариадна Алексеевна схватила ее руку, крепко пожала.

— Не уходите, побудьте у нас хотя бы еще немного…

— Да, правда, — взмолилась Лиза. — Не уходите, Зоя Ярославна, когда вы с нами, кажется, сама болезнь вас боится…

Бочкарева нарочито громко вздохнула.

— Как же, испугалась, держи карман шире…

Ариадна Алексеевна даже головы не повернула в ее сторону.

— Нет, в самом деле, побудьте еще немного с нами…

— Не могу, народ ждет, — ответила Зоя Ярославна.

Ариадна Алексеевна окинула взглядом старшую сестру, все еще стоящую в дверях.

— А у вас работа — не позавидуешь…

— Я люблю мою работу, — сказала Зоя Ярославна.

— Уверена, что вы любите, — согласилась Ариадна Алексеевна. — Но вам, скажу откровенно, и достается же от всех нас…

— Что же делать?

Зоя Ярославна улыбнулась.

— Теперь лежите, отдыхайте, до следующего утра…

«Да, я не солгала, я люблю мою работу, — думала Зоя Ярославна, едучи в метро домой, притиснутая к дверям с одной стороны грузным стариком в болонье, с другой — тетенькой, обремененной тяжелым рюкзаком, с двумя сумками в руках. — Хотя мне достается подчас, она права, эта милая женщина, еще как достается! И все равно, стоит жить хотя бы ради того, чтобы услышать: доктор, мне легче… Ради сознания своей силы, своего уменья, ради этого волшебства — когда в твоих руках жизнь человека и ты можешь снять боль, можешь облегчить страдания, можешь, наконец, радикально излечить, потому что ты доктор, целитель, кудесник своего рода. И это — самое важное, самое главное в жизни. Все остальное ерунда, ровным счетом ничего не стоит. Впрочем, — возразила она себе. — А сын? Мой сын, самый для меня дорогой в жизни? А Владик? Владик, которого я любила, может быть, сильнее всех?»

Мысль о Владике, как и всегда, привычно уколола ее в самое сердце. До сих пор она не могла еще спокойно думать о нем, не могла не вспомнить, чтобы сразу же не стало мучительно больно…

Она вынула из портфеля книгу, которую ей дали на пару дней, рассказы Честертона о всезнающем, мудром патере Брауне, стала читать, однако читать стоя, прижатой с одной стороны стариком в болонье, с другой теткой с рюкзаком и сумками, было неудобно.

И все-таки она отвлеклась, зачиталась, забыла обо всем, даже чуть было не проехала свою остановку.

В воскресенье Зоя Ярославна дежурила по больнице. Обошла все этажи, побывала на кухне, попробовала суп для желудочных больных, суп оказался из рук вон плохим — пересоленным, чересчур жидким, отправилась к шеф-повару в пищеблок, потребовала вылить весь бак, приготовить новый суп, более удобоваримый.