|
Она жила не отдельно от него, не в таинственной его глубине, забиваемая сотнями других странных, бессильных, ищущих друг друга разноинтонационных звучаний, как это было последние годы, а вполне реально:вот он, одуванчик, дунь на него весною, и, как говорила мама, одуванчиковы детишки полетят по лесу. Доктор Ливии подошел к Александру,' обняв его, вернул к столу, мягко усадил, погладил по голове, привычно ощутив глубокие шрамы и мягкие податливости черепа; заговорщически подмигнул: -- А как же звали папу детишек? Александр Исаев долго молчал, страшась чего-то, а потом прошептал: -- Не скажу. -- Почему? -- обиженно удивился доктор Ливии. А все равно детишки уж разлетелись на парашютиках, -- Александр Исаев тихо улыбнулся. -- Не пой - мать... -- Какие детишки? -- по-прежнему мягко поинтересовался Ливин. -- Разве у тебя братья были? Сестры? -- Были... -- Ну-ка, позови их, -- предложил доктор, -- я их сейчас к тебе привезу. -- Улетели... Не догнать теперь... -- Да кто улетел?! -- Ливин начал терять терпение: "Старею, раньше мог беседовать с несчастными идиотами, стараясь понять ломаную, но тем не менее таинственно-логичную линию трагической аномалии". -- Детишки, -- повторил Александр. -- Мягонькие, пушистенькие, никого не обидят, зла не принесут... -- А дуешь ты почему?! Разве на детишек дуют? -- На одуванных -- да... Ливин наконец понял: -- Так это ты про одуванчик? Тот покачал головой: -- Вы ж про солнце спрашивали... А я про одуванчик сам думал... Без вас... Один... С того дня Ливин перевел Александра Исаева в отдельную тихую палату, прописал ему курс новой терапии и сегментальные массажи, добился у начальства двухчасовой прогулки -- зэк ложился в его докторскую диссертацию "Роль шока в психике больного, перенесшего тяжелую травму черепа", Он работал каждый день, часа по три; Александр постепенно начал хмуриться -- явный симптом возвращения памяти или обостренной реакции на вопрос. Речь его становилась менее загадочной -- поначалу была потаенной, тройной смысл в каждой фразе. ...Ливин помолодел, научное счастье само шло в руки. И в тот как раз день, когда он намеревался начать заключительные программы, его вызвал начальник спецтюрьмы: -- Как Исаев? Вы с ним, говорят, много возитесь? Поскольку начальник был обыкновенным тюремщиком, к науке не имел никакого отношения, на ученых смотрел с открытым юмором, не лишенным, впрочем, доброжелательства, Ливин рассказал ему про работу. -- Ну и хорошо, -- ответил тот, внимательно выслушав доктора. |
