|
Увы, наше дело не было завершено, я это признаю; мы разрушили старый порядок в его внешних проявлениях, но не могли совсем устранить его из мира идей. Недостаточно уничтожить злоупотребления, надо изменить нравы. Мельницы уже нет, но ветер остался. - Вы разрушили. Разрушение может оказаться полезным, но я боюсь разрушения, когда оно сопровождается гневом. - У справедливости тоже есть свой гнев, ваше преосвященство, и этот гнев справедливости является элементом прогресса. Как бы то ни было и что бы ни говорили, Французская революция - это самое могучее движение человечества со времен пришествия Христа. Несовершенное, - пусть так, - но благороднейшее. Она вынесла за скобку все неизвестные в социальном уравнении; она смягчила умы; она успокоила, умиротворила, просветила; она пролила на землю потоки цивилизации. Она была исполнена доброты. Французская революция - это помазание на царство самой человечности. Епископ не мог удержаться и прошептал: - Да? А девяносто третий год? С какой-то зловещей торжественностью умирающий приподнялся в своем кресле и, напрягая последние силы, вскричал: - А! Вот оно что! Девяносто третий год! Я ждал этих слов. Тучи сгущались в течение тысячи пятисот лет. Прошло пятнадцать веков, и они, наконец, разразились грозой. Вы предъявляете иск к удару грома. Епископ, быть может, сам себе в этом не признаваясь, почувствовал легкое смущение. Однако он не показал виду и ответил: - Судья выступает от имени правосудия, священник выступает от имени сострадания, которое является тем же правосудием, но только более высоким. Удару грома не подобает ошибаться. В упор глядя на члена Конвента, он добавил: - А Людовик Семнадцатый? Член Конвента протянул руку и схватил епископа за плечо. - Людовик Семнадцатый! Послушайте! Кого вы оплакиваете? Невинное дитя? Если так, я плачу вместе с вами. Королевское дитя? В таком случае дайте мне подумать. В моих глазах брат Картуша, невинное дитя, которое повесили на Гревской площади и которое висело там, охваченное веревкой под мышками, до тех пор, пока не наступила смерть, дитя, чье единственное преступление состояло в том, что он был братом Картуша, не менее достоин сожаления, нежели внук Людовика Пятнадцатого - другое невинное дитя, заточенное в Тампль единственно по той причине, что он был внуком Людовика Пятнадцатого. - Сударь, - прервал его епископ, - мне не нравится сопоставление этих имен. - Картуша? Людовика Пятнадцатого? За которого из них вы желаете вступиться? Воцарилось молчание. Епископ почти жалел о том, что пришел, и в то же время он смутно ощутил, как что-то поколебалось в его душе. - Ах, господин священнослужитель, - продолжал член Конвента, - вы не любите грубой правды! А ведь Христос любил ее. |
