Мужчина заорал, палка выпала из потерявших чувствительность пальцев. Одним плавным движением Деана вынула из ножен тальхер и ударила его навершием в висок.

Встала ровно, зная, как выглядит то, что видят остальные нападавшие. Убийца с закрытым лицом и с саблей в руках, лежащий у ее ног мужчина, которого она свалила в два удара сердца, оружие в ее руках.

Группка мужчин, еще миг назад готовых к самосуду, неуверенно заворчала, сбилась в группку потеснее. Деана указала на лежащего:

– Заберите его. И ступайте себе.

Ей не было нужды говорить много, да и не хотелось болтать. Они смотрели неуверенно, не зная, насколько им повезло. Если бы весь прошлый месяц она не медитировала на берегу, если бы не выплеснула из себя гнев и злость, рубя море саблями, если бы не достигла внутреннего покоя – ох, Милосердие Матери, если бы они встретили ее в тот день, когда она сбежала из города, пляж нынче украшала бы полудюжина трупов, а волны слизывали кровь с песка. А так она сумела остановиться после короткой демонстрации силы, которая подействовала на них, словно ведро ледяной воды, вылитой за шиворот.

Деана развернулась. Теперь важнее был Самий.

Ее товарищ по битве.

Он взглянул на нее исподлобья, полоса от удара в лицо уже порядком подпухла, так что он, похоже, не видел левым глазом. Сплюнул на песок, в кровавой слюне блеснул зуб:

– Зачем ты вмешалась?

Он поймал ее врасплох. Гнев и злость в его голосе были настолько же велики, как и те, которые она миг назад погасила ударом сабли.

– Мне стоило тебя бросить? – Даже учитывая, что суанари не ее родной язык, парень должен был почувствовать иронию. – Как понимаю, они едва тебя не поймали. Еще минута – и ты лежал бы на земле, моля о пощаде.

Он сплюнул снова – новое алое пятно взломало совершенную монотонность песка.

– Его ты бросила. И теперь его убьют.

Ох… Это было как клинок, входящий под лопатку. Две короткие, рваные фразы – и словно кровавая слюна попала ей на лицо. Как… как он мог…

– Ты сказала… там, в пустыне… сказала, что мы – товарищи по бою… ты сказала: буду охранять ваши спины… что бы ни произошло…

Он плакал. Она ударила бы его за предыдущие слова, за неожиданный удар в спину, предательское, несправедливое обвинение, но теперь он стоял перед ней, такой мелкий и худой, его били бесшумные рыдания. Со сжатыми кулаками, с лицом, перечеркнутым растущей на глазах опухолью. Из-под прикрытых век текли слезы:

– Ты бросила его…

Неожиданно он заговорил на к’иссари, и это, не пойми отчего, прозвучало куда хуже, чем на местном наречии. Как будто слова, произнесенные на ее родном языке, на языке, который нес в себе дары кендет’х, приобретали особый, до костей прошивающий смысл.

Ты назвала его товарищем по бою и бросила.

Но какое это имело значение по сравнению с воспоминаниями о наполненной розовым цветом и запахами женских духов спальне, где она его нашла.

– Лаагвара – это цепь, у которой два ошейника, – ответила она на том же языке. – Ты не можешь надевать его на одного, снимая одновременно с другого.

Она оглянулась. Пятеро мужчин, неся шестого, были уже в сотне шагов от них. Она нашла повод для того, чтобы сменить тему:

– Ты раздразнил их, растоптав Мамой Бо их лавку?

Махаут ответил не сразу.