|
Так привык он к этим просторам без конца и края, где всадник на коне парит над землей подобно птице. - Ну что же, - говорил он себе, - поеду, поеду в эти бескрайние поля и степи, к давним заставам и старым могилам, старой жизни заново изведаю, буду с солдатами в походы ходить, рубежи наши вместе с журавлями охранять, весной силы вместе с травами набирать, поеду, поеду! Он пришпорил коня и помчался во всю прыть, потому что давно уже соскучился по быстрой езде и свисту ветра в ушах. День выдался сухой и ясный. Смерзшийся снег покрыл землю и скрипел под копытами скакуна. Комья обледенелой земли разлетались во все стороны. Пан Володыевский мчал так, что челядинец, у которого конь был поплоше, остался далеко позади. День клонился к вечеру, на небе светились зори, бросая фиолетовый отблеск на заснеженные поля. На румяном небе показались первые мерцающие звезды и поднялся месяц - серебряный серп. Пусто было на дороге, и лишь иногда обгонял рыцарь какую-нибудь колымагу и мчался дальше и, только увидев вдали двор Кетлинга, попридержал коня и дал слуге себя догнать. Неожиданно вдали показалась стройная женская фигурка. Навстречу рыцарю шла Кшися Дрогоевская. Пан Михал тотчас же соскочил с коня и передал его слуге, а сам подбежал к девушке, удивленный, но еще больше обрадованный тем, что ее видит. - Солдаты говорят, - сказал он, - что на вечерней зорьке можно с духами повстречаться, они порой добрым, а порою и злым предзнаменованием служат, но для меня нет лучшего знака, чем встреча с вами. - Пан Нововейский приехал, - отвечала Кшися, - тетушка с Басей его занимают, а я нарочно вышла вас встретить, сударь, сердце мое неспокойно было, все время думала я о том, что же сказал вам пан гетман. Искренность этих слов тронула маленького рыцаря безмерно. - Неужто и впрямь вы обо мне вспоминали? - спросил он и поднял на панну Кшисю взгляд. - Да, - низким голосом отвечала панна Кшися. Володыевский не сводил с нее глаз. Никогда еще не казалась она ему такой красивой. На голове у нее была атласная шапочка, и белый лебяжий пух оттенял бледное, озаренное мягким светом месяца лицо, так что видна была и благородная линия бровей, и опущенные долу ресницы, и едва заметный пушок над губою. Каждая черта ее дышала добротой и спокойствием. Пан Михал чувствовал что-то дружеское и глубоко родственное во всем ее облике. - Если бы не слуга, я бы тут на снегу пал ниц перед вами, - сказал он. - Не говори мне, сударь, таких слов, - отвечала Кшися, - я их недостойна, скажи лишь, что останешься, чтобы и впредь я могла тебя в час печали утешить. - Нет, я еду! - отвечал пан Володыевский. Кшися замерла на месте: - Быть того не может! - Солдатская служба! На Русь еду! В Дикое Поле. - Солдатская служба... - повторила Кшися. Умолкла и быстрым шагом поспешила к дому. Пан Михал шел возле нее, чуть смущенный. Грустно ему было, не по себе и неловко. Он хотел что-то ответить, но разговор не клеился. И все же ему казалось, что они должны объясниться, именно сейчас, наедине, без свидетелей. “Только бы начать, - подумал он, - а там уж пойдет...” И ни с того ни с сего спросил: - Пан Нововейский давно приехал? - Недавно, - отвечала Кшися, и разговор опять оборвался, “Не надо так начинать, - подумал пан Володыевский, - эдак никогда ничего путного не скажешь. |
