|
..” И ни с того ни с сего спросил: - Пан Нововейский давно приехал? - Недавно, - отвечала Кшися, и разговор опять оборвался, “Не надо так начинать, - подумал пан Володыевский, - эдак никогда ничего путного не скажешь. Должно быть, от тоски я последней крупицы разума лишился”. И так некоторое время он шел молча, только усы у него топорщились все больше и больше. Наконец возле самого дома он остановился и сказал: - Видишь ли, сударыня, если я столько лет своим счастьем жертвовал ради отчизны, как же и теперь ради нее утехами своими не поступиться? Володыевскому казалось, что столь простой аргумент должен тотчас убедить Кшисю, но она, помедлив, ответила с мягкой грустью: - Чем больше пана Михала узнаешь, тем больше чтишь его и ценишь... Сказав это, она вошла в дом. Уже в сенях долетели до них Басины возгласы: “Алла! Алла!” В гостиной они увидели Нововейского, который, согнувшись в три погибели, с платком на глазах, шарил по всей комнате, пытаясь поймать Басю, а она с возгласом “Алла” увертывалась от него. Пани Маковецкая у окна беседовала с паном Заглобой. Но с их приходом все изменилось. Нововейский снял с глаз платок и подбежал к пану Михалу здороваться. Подскочила и запыхавшаяся Бася, а там уж и сестра с паном Заглобой. - Так что там? Говори же! Что сказал пан гетман? - начались расспросы. - Дорогая сестра, - отвечал Володыевский, - коли хочешь передать мужу весточку, пользуйся оказией, на Русь еду! - Уже посылают! Ради всех святых, никого не слушай и не езди! - жалобно воскликнула пани Маковецкая. - Что же это такое, никакого роздыха тебе нет. - Неужто назначение получил? - спрашивал нахмурившийся Заглоба. - Верно говорит пани благодетельница - ты у них во всякой бочке затычка. - Рущиц в Крым едет, я у него хоругвь принимаю, вот и пан Нововейский сказывал, что весной все дороги от людей черными станут. - Неужто и впрямь одним нам суждено будто псам дворовым отбрехиваться, Речь Посполитую от татей охраняя! - воскликнул Заглоба. - Другие даже не знают, из какого конца мушкета стрелять, а мы никогда покоя не ведаем! - Полно! Это дело решенное! - отвечал пан Володыевский. - Служба есть сдужба! Я слово пану гетману дал, что воевать буду, а позднее ли, раньше ли - не все ли равно. Тут пан Володыевский, подняв указательный палец вверх повторил тот же довод, что и в разговоре с Кшисей: - Видите ли, друзья любезные, коли уж я столько лет от счастья бежал, то какими глазами буду сейчас на вас глядеть, ратную службу на милый досуг меняя? На это никто ему не ответил, только Бася подошла к нему, нахмурившись, надув губки, словно обиженный ребенок, и сказала: - Жалко пана Михала! А Володыевский весело рассмеялся. - Дай бог тебе счастья. Ведь ты еще вчера говорила, что любишь меня, как татарина! - Вот еще! Как татарина! Не говорила я такого! Вы, сударь, там на татарах душу отведете, а нам без вас здесь скучать придется. - Угомонись, гайдучок! (Прости, что я так тебя зову, но только ужас как идет тебе это прозвище.) Пан гетман сказывал, что отлучка моя будет недолгой. |
