|
Просыпаясь, он думал о словах Заглобы и о том, как редко изменял этому человеку здравый смысл. Иногда в полусне мелькало перед ним румяное личико Баси, и он вздыхал с облегчением, но потом Басю вытесняла Кшися. Повернется бедный рыцарь лицом к стене и видит ее глаза; повернется на другой бок во тьме ночной, и снова перед ним ее глаза, а во взоре томность и словно бы надежда на что-то. Иногда ресницы опускались, как бы говоря: “Да будет воля твоя”! Пан Михал даже приподнимался впотьмах и начинал креститься. Под утро сон совсем оставил его. Тяжко, грустно ему стало. Совесть его замучила, горько упрекал он себя, что не ту, давнюю, любимую, перед собою видит, а душа и сердце его полны живою. Показалось ему, что совершил он тяжкий грех, забыв о покойной, и, встрепенувшись, в потемках выскочил из постели и начал читать молитвы. Помолившись, приложил палец ко лбу и сказал: - Надо ехать, да поскорее, а про дружбу эту забудь, пан Заглоба дело говорит... Повеселев и успокоившись, пан Михал сошел вниз к завтраку. После завтрака он занялся фехтованием с Басей и, глядя, как она машет сабелькой, раздувает ноздри и дышит прерывисто, невольно залюбовался ею. Пан Михал избегал Кшисю, а она, заметив это, глядела на него изумленными глазами. Но он старался избегать даже ее взгляда. Сердце у Михала обливалось кровью, но он держался. После обеда пан Михал вместе с Басей направился во флигель, где у Кетлинга был еще один оружейный склад. Показывал Басе всевозможные сабли и мечи да ружья с хитрым устройством. Вместе с ней стрелял в цель из астраханских луков. Бася радовалась и резвилась как дитя, пока не вмешалась тетка. Так прошел второй день. На третий Володыевский вместе с Заглобой поехали в Варшаву, во дворец Даниловичей, узнать про отъезд, а вернувшись, вечером за ужином пан Михал объявил дамам, что едет через неделю. Сказал это словно бы между прочим - невзначай и весело. На Кшисю даже не глянул. Девушка всполошилась, заговорила с ним, он был приветлив, учтив, но не отходил от Баси. Заглоба, полагая, что пан Михал внял его словам, потирал от радости руки. Но от острого его взора не могла укрыться Кшисина печаль. “Вон как ее разобрало! - думал он. - Ну да ничего! Такова уж их женская натура. А Михал-то каков! В другую сторону повернул быстрее, чем ждали. Ох и лихой малый, вихрь, огонь, таким был и таким будет!” Но сердце у Заглобы было доброе, и вскоре ему стало искренне жаль Кшисю. “Directe <Прямо (лат.).> не скажу ничего, - подумал он, - но непременно нужно ей утешение придумать”. И, зная, что седины оградят его от кривотолков, он после ужина подсел к девушке и ласково провел рукой по черным шелковистым ее волосам. А она сидела неподвижно, устремив на него взгляд своих добрых глаз, чуть удивленная, но признательная. Вечером у дверей, ведущих в комнату Володыевского, Заглоба слегка толкнул его локтем в бок. - Ну что? - сказал он. - Каков наш гайдучок? - Атаман! - отвечал Володыевский. - Все вверх дном перевернет. Одна четверых стоит. Ей бы полком командовать! - Полком, говоришь?! Ну да, вместе с тобой, а там, глядишь, вашего полку бы и прибыло... Покойной ночи! Кто их разберет, этих женщин? Когда ты на Баську поглядывать стал, видел, как Кшися убивалась? - Не видел!. |
