|
Поскольку вы полагаете, что иголкой выстрелили из устройства, спрятанного в одной из фотокамер, я добавлю также, что, за исключением мистера Гудвина, не знаю ровным счетом ничего ни о ком из тех, кто находился возле церкви с фотокамерами. Мистер Гудвин уже рассказал вам о том, что он видел и делал. Если вы не унимаетесь и по прежнему хотите изводить его вопросами, а он готов вам уступить, то, пожалуйста – вот он. И Вулф протопал вон из кабинета. Кремер, набычившись, проводил его взглядом, потом снова вперился в меня. – Уж, изводить вопросами, – проворчал он. – Самовлюбленный болтун. Да и ты тоже не лучше. Трепло. Ну, ладно, известно ли тебе что либо о человеке, который сорвал орхидею с груди миссис Байноу? Я напустил на себя извиняющийся вид. – Прошу прощения, инспектор, но я служу у мистера Вулфа, а он… – Отвечай на вопрос! – Вы же сами понимаете, каково мне приходится. Конечно, мне страшно тяжело – работать то надо на самовлюбленного болтуна, – но платит он настолько щедро, что я попросту не могу позволить себе отвечать на вопросы, на которые сам мистер Вулф не дает вам ответа. Все, что он вам сказал относительно убийства, могу повторить и я: я не знаю ровным счетом ничего, что имело бы к нему отношение. А вот на вопрос о возможном знакомстве с похитителем цветов я вынужден не отвечать. Вы только посмотрите, как обиделся мистер Вулф. Глаза Кремера буравили меня насквозь. – Значит, ты отказываешься отвечать! – Разумеется. Я также отказался бы ответить на вопрос – украл ли я галстук, который вы на мне видите. Это тоже обидело бы мистера Вулфа. Но если… – А не хочешь прокатиться со мной и пообщаться с лейтенантом Роуклиффом? – О, с удовольствием. Однажды мне удалось заставить его заикаться уже через восемь минут – мой личный рекорд. Мне хотелось бы… Я замолчал, поскольку Кремер повел себя невежливо. Он поднялся и, держа в лапище мой фотоаппарат, так что ремешок свисал до пола, двинулся к двери. Подумав, не собирается ли он двинуться на поиски Вулфа, я затрусил было за ним, но в прихожей он молча оделся, не дожидаясь моей помощи, и вышел, хлопнув дверью. Я развернулся и прошел на кухню. Увиденное мною там, как всегда, услаждало взор: самовлюбленный болтун самозабвенно уплетал воскресный ужин, деля трапезу с поваром. Фриц примостился на табурете в середине длиннющего стола и отправлял в свою разинутую пасть сочащуюся мякоть молодого цикория. Вулф за моим столиком у стены увлеченно поливал тимьяновым медом свежевыпеченные бисквитики, пропитанные пахтой. Рядом с ним стояли бутылка молока и чистый стакан. Я подошел и налил себе молока. Я спросил, где Мурлыка, и получил ответ, что поднос доставлен тому в комнату. Фриц сказал, что в печи осталась еще уйма бисквитов. Я поблагодарил и взял себе парочку. – Вы знаете, – произнес я как бы невзначай, открывая банку с черной патокой, – складывается интересное положение. – Я полил патокой бисквиты. – Ведь Лон Коэн – не единственный в «Газетт», кто знает, что в среду я интересовался фотоснимками мистера и миссис Байноу. К тому же Кремер, убедившись, что из моего фотоаппарата – вашего фотоаппарата – извлечена пленка, почти наверняка пришлет сюда своих цепных псов с ордером на обыск. Более того… – Я принимаю пищу, – раздраженно буркнул Вулф. – А я не говорю о бизнесе. Это вовсе не бизнес, а утес, на который вы вскарабкались в погоне за наслаждениями, а теперь висите на самом краю, судорожно цепляясь кончиками пальцев. |
