|
И не пожалел, потому что картинка моему взгляду открылась презабавнейшая. В дверном проеме стоял молодой человек, о возрасте которого можно было сказать лишь одно: прошедший совершеннолетие. Но указанный вывод возникал в сознании исключительно благодаря бляхе со знаком Плеча опеки, свисающей с цепочки на поясе пришлеца. Во всем остальном незнакомец выглядел сущим ребенком: невысокий, по птичьи хрупкий, с роскошной гривой густых и торчащих в стороны иссиня черных волос, которые в сочетании с длинным горбатым носом и темными, чуть навыкате, глазами позволяли с легким сердцем дать парню прозвище Галчонок, а темно серая одежда – полуформенная, полудомашняя, только усиливала сходство с птицей. Но взгляд вечно деловитой галки обычно внимателен и испытующ, а взгляд вошедшего в комнату человека светился неподдельным раздражением. Почти горел. Гневом, который, тем не менее, вызвал у надзорных не настороженность, а усмешку. – Находящихся в этом крыле лазарета запрещено допрашивать! – Ну разумеется, heve лекарь, разумеется, – осклабился мой допросчик. – Разумеется, нам известны правила… Да разве мы кого то допрашивали? Так, по дружески зашли. Словом перемолвиться. Галчонок до белизны стиснул пальцы, обнимающие широкобокую чашку, накрытую полотняной тряпицей: будь она почище, сошла бы за салфетку, а так больше походила на кухонное, причем неоднократно пользованное полотенце. – Посещения дозволяет только лекарь, в чьем ведении находится пострадавший. Или сие правило вам неизвестно? К тому же, он свидетель, а не обвиняемый, уж это вы не можете не знать! Блондин устало сощурился, перекатывая трубку из одного уголку рта в другой, а длинноволосый заметил: – От свидетельства до обвинения меньше шага. И когда он будет совершен… – Вот тогда и буду разговаривать. Но не с надзорными, а с дознавателями. Я не видел лица моего допросчика, но судорожное движение пальцев правой руки сказало о многом. К примеру, о желании сдавить горло юного выскочки. И все же, Галчонок был прав: Плечо надзора только предъявляет обнаруженные факты нарушения закона, доказательствами и прочей подготовкой к судебному разбирательству занимается Плечо дознания. – Шелудивый кот … Длинноволосый прошипел это едва слышно, но поскольку стоял совсем близко к юноше, тот оскорбленно дернул губами и решил не оставаться в долгу: – Щипаная курица. Я проглотил смешинку, радуясь, что мое, кривящееся в мало успешных попытках остаться бесстрастным лицо никого не заботит. Дальнейшая беседа между враждующими Плечами не имела смысла, и Галчонок подвел ее итог холодно повелительным: – Выйдите. – Как прикажет heve опекун. Насмешливо кланяясь, длинноволосый надзорный покинул комнату. Его напарник, так и не проронив ни слова, отправился следом, а целитель (о чем недвусмысленно заявляли дубовые листья, окружающие кошку на бляхе), посмотрел на меня и зло повторил: – Словом перемолвиться? Хороши же слова, после которых приходится менять повязки! Я проследил направление взгляда круглых глаз: на груди через слои полотна проступало пятно. Алое. Строить предположения о его происхождении было делом напрасным (и так ясно, что к чему), потому юноша плюхнул принесенную чашку на стол и принялся споро разматывать полосы ткани, коконом укутывающие мою грудь. В самом деле, рана не выдержала грубого обращения и открылась. Хотя не так уж оказалась страшна: в сечении пронзившая меня «игла» была не крупнее ногтя большого пальца. Края прорванной кожи выглядели на удивление ровно, а крови выступило всего с десятую часть тилы, но лекарь полуразочарованно, полусокрушенно выдохнул: – Гьенн бы их побрал! Вся работа насмарку: теперь хоть заново начинай. Он закатал рукава рубашки и, хрустя суставами, размял пальцы. – А что вы, собственно, собираетесь… Кругляшки темных глаз сверкнули недовольством, характерным для человека, которому пытаются ставить палки в колеса при исполнении жизненно необходимого дела: – Хочешь, чтобы тебя иглой штопали? Я вспомнил свою ночную встречу со странным убийцей, покатал вставший в горле комок и честно признался: – Нет. |
