|
Не успели сесть за стол, сервированный на три персоны, как прибыла "колоритная барышня". За окном послышался легкий перестук копыт, звон сбруи, и минуту спустя в столовую стремительно вошла красивая девушка (а может быть, молодая женщина) в черном шелковом платье. Откинула с лица невесомую вуаль, звонко воскликнула: - Андре! - и осеклась, увидев, что в комнате еще есть некто третий. Лисицына узнала в порывистой барышне ту самую особу, что встречала на пристани капитана Иону, да и красавица вне всякого сомнения тоже ее вспомнила. Тонкие черты, как и тогда, на причале, исказились гримасой, только еще более неприязненной: затрепетали ноздри, тонкие брови сошлись к переносице, слишком (по мнению Полины Андреевны даже непропорционально) большие глаза заискрились злыми огоньками. - Ну вот все и в сборе! - весело объявил Донат Саввич, поднимаясь. - Позвольте представить вас друг другу. Лидия Евгеньевна Борейко, прекраснейшая из дев ханаанских. А это Полина Андреевна Лисицына, московская паломница. Рыжеволосая дама кивнула черноволосой с самой приятной улыбкой, оставшейся без ответа. - Андре, я тысячу раз просила не напоминать мне о моей чудовищной фамилии! - вскричала госпожа Борейко голосом, который мужчиной, вероятно, был бы охарактеризован как звенящий, госпоже Лисицыной же он показался неприятно пронзительным. - Что чудовищного в фамилии "Борейко"? - спросила Полина Андреевна, улыбнувшись еще приветливей, и повторила, как бы пробуя на вкус. - Борейко, Борейко... Самая обыкновенная фамилия. - В том-то и дело, - с серьезным видом пояснил доктор. - Мы терпеть не можем всего обыкновенного, это вульгарно. Вот "Лидия Евгеньевна" - это звучит мелодично, благородно. Скажите, - обратился он к брюнетке, сохраняя все ту же почтительную мину, - отчего вы всегда в черном? Это траур по вашей жизни? Полина Андреевна засмеялась, оценив начитанность Коровина, однако Лидия Евгеньевна цитату из новомодной пьесы, кажется, не распознала. - Я скорблю о том, что в мире больше нет истинной любви, - мрачно сказала она, садясь за стол. Трапеза и в самом деле была восхитительна, доктор не обманул. Проголодавшаяся за день Полина Андреевна отдала должное и тарталеткам с тертыми артишоками, и пирожкам-миньон с телячьим сердцем, и крошечным канапе-руайяль - ее тарелка волшебным образом опустела, была вновь наполнена закусками и вскоре опять стояла уже пустая. Однако кое в чем Коровин все же ошибся: женщины друг другу явно не понравились. Особенно это было заметно по манерам Лидии Евгеньевны. Она едва пригубила игристое вино, к кушаньям вообще не притронулась и смотрела на свою визави с нескрываемой неприязнью. В своей обычной, монашеской ипостаси Полина Андреевна несомненно нашла бы способ умягчить сердце ненавистницы истинно христианским смирением, но роль светской дамы вполне оправдывала иной стиль поведения. Оказалось, что госпожа Лисицына превосходно владеет британским искусством лукинг-дауна, то есть взирания сверху вниз - разумеется, в переносном смысле, ибо ростом мадемуазель Борейко была выше. Это не мешало Полине Андреевне поглядывать на нее поверх надменно воздетого веснушчатого носа и время от времени делать бровями едва заметные удивленные движения, которые, будучи произведены столичной жительницей, одетой по последней моде, так больно ранят сердце любой провинциалки. - Милые пуфики, - говорила, к примеру, Лисицына, указывая подбородком на плечи Лидии Евгеньевны. - Я сама их прежде обожала. Безумно жаль, что в Москве перешли на облегающее. |
