|
- Ежели надобно, так забери остатнее. Одним Христовым именем проживу. Зато вот канцлер твой Бестужев от иноземных дворов немалую выгоду имеет. Вот у кого проси! Елизавета быстро сплетала волосы в пухлых пальцах. - Берет, вестимо, - согласилась спокойно. - А кого я на место его поставлю? Бестужев хоть фасон бережет, другие-то еще больше загребут... Да и то истинно: в долгу мы, а что делать? Своей крыши в городе не имею. Летний дворец - развалюха, а Зимний - когда-сь кончат? Что же мне, так и до смерти самой все по гостям ночевать? Шувалов встал, запахнул шлафрок: - Фридрих-то, король прусский, тоже обеднял изрядно. Даже пиво и то налогом обклал. И от авансов аглицких не откажется. Вот и пойдем мы с тобой, матушка, воедину с пруссаками, Ганновер воевать противу Франции, тебе столь любезной... Елизавета скинула ноги с постели, тяжело брякнулась перед иконами разбухшим телом: - Господи! Да на што мне мука така? Какой еще Ганновер? Да и есть ли такой? Может, его нарочно придумали, дабы меня в докуку привесть... Грешница я великая, уж ты помилуй мя, господи! Шувалов накинул ей на плечи халат, трухнул в колоколец. - Канцлера сюда! - позвал зычно. - Да чтоб с бумагами... Вошел Бестужев-Рюмин - уже под хмелем. Молча, спины не ломая, шмякнул на стол бумаги по коллегии иностранной. И (задом к Шувалову) сказал канцлер так: - Я, слава богу, сыт и табаку не прошу у других понюхать. Не для себя стараюсь, а для пущей славы отечества. И корень политики моей - древний, паче того - Петра Великого система! - Ой, не хвались, Петрович, - свысока возразил Шувалов. - Политика, как и галантность с дамами, строгой системы иметь не может. Иной час и ревность надобно вызвать, дабы удержать прелестную. А по твоей “системе” - Россия с торбой по чужим дворам шляется. У кого не берем только? Даже голландскими ефимками не брезгуем... И то - позор для русского племени! Рука канцлера, вся в сверкающих бриллиантами перстнях, стиснула набалдашник трости чистого золота. - А вы бы, сударик мой, помалкивали о позоре-то. Алешкина корова и помычала, а твоя бы, Ваня, лучше молчала! - Матушка, - всгавнул фаворит, - ты слышала? Канцлер стянул парик с головы, притворно прижал его к глазам: - Бог видит, что поклепствуют на меня... Ковы строят! - Иван Иваныч, - вдруг сказала Елизавета. - Ты, друг мой милый, сейчас не спорь и выйди. Потом приходи с радостью... Шувалов в злости так саданул дверьми, что посыпалась с потолка трухлявая позолота. - А ты не реви! - велела императрица канцлеру. - Эвон, Остерман! Тот плакать умел.., во такие, как виноград, слезищи падали. А ты глаза трешь, да сухи они у тебя. Срам один! Канцлер натянул парик на лысину. Похолодел. - Прочти, великая осударыня, - указал он перстом в бумаги, - что отписал я тебе доказательно. Теперича мы, в негоциации с Англией, выставим для защиты Ганновера корпус не в тридцать тыщ солдат, как ранее декларировали, а.., все полсотни! И за это даст нам Англия три по ста и пятьдесят тыщ в фунтах своих... - Креста на них нет, на разбойниках! - сказала Елизавета. Бестужев любовно стукнул ее пальцем в плечико. - Ты подпиши, - вымолвил проникновенно, голосом задушевным. - А уж я-то выгоду твою соблюду. И мене чем пять сотен тыщ брать не станем. |
