|
.. - Ты почто бос? - пригляделась к истопнику Елизавета, кофеек попивая. - Ливрею надел, гляжу, а пятки черные... Скажи, друг: почто этикета не блюдешь?.. - Да шепнули сапожки мои. Только было вздремнул малость под лестницей... Проснулся - уже босой: шепнул их кто-то с меня! Елизавета допила чашечку и скуксилась: - Не жалеешь ты меня, Алексей Яковлев... Эва! Вьюшки вчера опять закрыл второпях. У меня всю-то ноченьку ребро за ребро так и задевалося... Помру уж, думала! Милютин поклонился ей в пояс, нижайше, и вдруг чмокнул императрицу в румяную пятку, торчавшую из кружев. - Эх ты, лебедь белая! - Подбоченясь, истопник прошелся перед ней гоголем - так и выкатился из комнат, приплясывая. - Да Егоровну-то позови... - смеясь, велела она ему вдогонку. С треском разгорелись дрова в печи. В двери вдруг просунулась голова великого канцлера Бестужева-Рюмина; он повел носом, на котором из-под слоя пудры явственно проступала ужасная синева старого закаленного пьяницы. - Матушка-осударыня, - сказал шепотком страстным, - а я до твоей милости. Дела в Европах завелись немешкотные. - Погоди, Алексей Петрович, дела - не волки, Европы и подождут. А я нечесана еще! Маврутка-то, спроси, идет ли? Что же, я так и буду одна тут мучиться? На пороге (без парика, в одном шлафроке на голом теле) появился “ночной император” России - Иван Шувалов, и был он шибко невесел после вчерашнего окаянства. - С кем это ты так вчера отличился? - спросила его Елизавета с укоризной, но заботливо-нежно, как мать родная. Шувалов держался вроде блудного сына - виновато-покорственно: - Да у Апраксиных, матушка, вечеряли. Помню, что кастраты на диво усладительно пели. Потом Разумовский палкой стал бить фельдмаршала, а Нарышкины - те, как всегда, разнимали... - Ты бы клюковки пососал, - пожалела его императрица. - Небось головушка-то болит? - Не стою я твоих забот, матушка, - вздохнул Шувалов, наполняя глаза слезами, и долго смотрел на свои розовые ногти. - Быть мне в монастыре, непутевому. - Вот помру я - тогда намолишься... А пока не тужись... Иди ко мне, ангел милый. Она подозвала его к себе и поцеловала с удовольствием. - Канцлер-то, - спросила потом, - не убрался еще? - Да нет. Внизу посиживает. Куранты кой час считывает. - Экий клещ настырный... Знать бы: чего ему надобно? Шувалов без аппетиту куснул моченое яблоко: - Британский посол Вильяме к нам вскорости на смену прежнему Диккенсу пожалует. Вот и волнуется твой Сюл-ли - как бы не отпихнулись мы от субсидий аглицких! - А не держи я войско, - нечаянно зевнула Елизавета, - так будет ли Европа считаться с нами? Солдатом и держимся... - С твоей колокольни, матушка, подале видится, - заскромничал Шувалов. - Только смотри, как бы не пришлось нам, русским, чужую квашню даром месить! Лицо императрицы пошло бурыми пятнами: - Я три года в нитку тянулась, а что от меня в Европах получили? И где этот Ганновер - знать не знаю! У меня, эвон, свои заботы: дворец не достроен, а где взять денег - того никто не ведает. Все округ - только: дай, дай, дай! И никто еще не сказал мне: “На тебе, Лисавет Петровны!..” Может, ты дашь, голубь? - Я только от щедрот твоих имею, матушка, - обиделся фаворит. |
