|
Постаревший отец подозрительно ковырял пальцем печати на королевском дипломе. - Ну что ж, - сказал он, - пинок в жизнь ты получил, но... Куда полетишь, сын мой? На всякий случай запомни: лучше сказать десять приятных слов фаворитке короля, чем написать десять томов. Живи! Но я тебя.., знать не знаю. Впрочем, отец вскоре умер, и де Еон получил в наследство 15000 ливров дохода. Этого бы вполне хватило, чтобы отсылать белье для стирки если не в колонии Сан-Доминго, то хотя бы в Голландию. Однако де Еон мог смело заверить родню при свидетелях, что ни единого су не истратил на “полубобров” (как назывались тогда - еще задолго до Мопассана - красавицы полусвета). Высокую нравственность шевалье обстреляли картечью эпиграмм и насмешек. Таково было время: мужья стыдились любить своих жен, а жены, чтобы не потерять доступа ко двору, были вынуждены заводить себе любовников. Вино - да, это совсем другое дело! Наш юный адвокат обожал повальное рыцарское пьянство. Как хороши высокие прохладные бутыли, что тревожным сном покоятся в его погребе. Книги - о да, конечно! Без них жизнь немыслима и пуста, словно монашеская келья на закате солнца. Возвысить дух свой над страстями тела - этому он уделял немало забот и даже посетил однажды анатомический театр. - Я вижу кости, груды мяса, жил и сала, - удивился де Еон. - Но я души не вижу здесь... Нет, это не по мне! В 1753 году он выпустил свою книгу - “Финансовое положение Франции при Людовике XIV и в период Регенства”. Первые же похвалы пришлись кстати. Парижский интендант, Бертье де Савиньи, как раз подыскивал секретаря из хорошей фамилии - и де Еон заступил его место. Время для интендантов было неспокойное. Совсем недавно толпа голодных матерей окружила коляску дофина и кричала сыну короля прямо в лицо: - Пусть уберут эту потаскуху Помпадур, которая лишает нас хлеба! Пусть только она покажется перед нами... Парижская голытьба не знала, что не Помпадур, а сам король спекулировал хлебом. Франция голодала, съежившись возле промерзлых очагов. Даже знатные дамы, чтобы протопить свои наследственные замки, дарили любовь по странной таксе: одна ночь любви стоила десять телег с дровами. Франция заселяла колонии каторжниками и шлюхами, которых хватали на улицах. Иногда - хватали детей и нищих. По пять гребцов на одно весло, со звоном и стоном, выгребали в океан тяжкие королевские галеры, и на знаменах кораблей струились нежные бурбонские лилии. От Гавра до Ньюфаундленда моря сотрясались от пушек - Англия отнимала у Франции ее американские колонии. Война между странами объявлена не была. Но если в море встречались французы с британцами, то салютовали так: всем бортом - залп из ядер раскаленных, и - саблю в зубы - вперед! на абордаж! Франция для французов казалась тогда серым обыденным хлебом, а далекая Канада - сладким сказочным пирогом, и Англия уже вцепилась в этот “пирог” зубами абордажных крючьев... *** - Бастилия, - говорил де Еон друзьям, - пока мне не угрожает. Заметьте, как осмотрительна моя некрополическая муза! Живых она не тревожит, паря лишь над свежими могилами. На смерть известного физика графа Пажо д'Онсан-Брэй (у которого Петр I учился механике) он сочинил надгробную эпитафию. А вскоре умерла молоденькая герцогиня Пантьевр, и адвокат в стихах - опять-таки на божественной латыни - воспел ее “благоуханную” кончину. Де Еон ничего не потерял, до небес превознося заслуги верноподданных покойников. В салонах Парижа вдруг разом заговорили о даровитом адвокате. |
