Ей захотелось позвонить Макфэрону и сказать ему, что шериф Бойнтон прекратил расследование, но она сразу передумала.

Йорца потянула дочь за рукав:

– Так что случилось, Кристина? У тебя такой мрачный вид.

– Извини, мама. Я работаю над одним делом в Индиане, а местный шериф не желает сотрудничать.

– Как, тот милый шериф, который помогал тебе раньше? Который спас тебе жизнь? Ты же была так уверена в нем, Кристина?

– Нет, это новое дело, мама. И это не Джо. С ним у нас все по-прежнему хорошо. – Это прозвучало так, словно их с Макфэроном отношения были безупречны, как в рекламе, хоть бантик привязывай, хотя на самом деле она была в полном смятении, а ее жизнь запутана, как никогда раньше. В одном мать явно права: долгий одиночный полет начал сказываться на ней. Студенчество давно миновало. В предрассветных сумерках она все чаще замечала, что из тускло освещенных зеркал мотелей на нее смотрит усталое лицо.

– Это твое слепое пятно, Кристина, – сказала ее мать. – Так было всегда. Когда дело касается мужчин, ты плохо видишь. Совсем плохо.

И она сжала щеки дочери своими морщинистыми ладонями:

– И это моя вина, понимаешь? Я проводила с вами слишком мало времени, когда ты и твой брат были детьми.

Мать вдруг осунулась, стала какой-то измученной.

– Понимаешь, в какой-то момент я почувствовала, что у меня нет больше сил. И сдалась. – Она отвернулась, словно стыдясь себя. – Я не знала, где взять время на все: готовку, уборку, работу. Но хуже всего было то, что я не знала, как вести себя с тобой и Хансом. И не могла быть рядом с вами.

– Все хорошо, мама. Не надо…

– Я лежала в кровати в своей спальне и тревожилась, – продолжала Йорца, как будто не слыша дочь. – Я очень тревожилась за вас. Я слышала, как вы с Хансом спускались по лестнице по утрам, и ваш отец тоже, но просто не могла встать и… – Йорца посмотрела на Кристину полными слез глазами. – Я никогда не дарила тебе и Хансу той любви, которую мать должна дарить своим детям, я знаю.

А твой отец… – Она помолчала и печально покачала головой. – Он только и твердил, какая ты ленивая, как мало тренируешься, и так далее. Он был гораздо снисходительнее к Хансу, чем к тебе, Кристина. Не знаю почему… – Йорца покачала головой. – Ты ведь совсем не была ленивой, Кристина. Ты плавала, хорошо училась. Я так гордилась тобой! Видел бы он сейчас, к чему привели его вечные придирки. Это из-за него ты не доверяешь себе в отношениях с мужчинами.

Кристина похлопала мать по плечу:

– Это не так, мама.

Хотя, скорее всего, мать не ошибалась. Ее и правда часто не было дома, когда Кристина росла, а отец постоянно критиковал ее в детстве. Не знавшая безусловной отцовской любви Кристина и через много лет после смерти Германа Прюсика – а он скончался в то самое лето, когда на нее напали в Новой Гвинее, – ощущала в своей жизни какую-то пустоту. Вернись она тогда из экспедиции всего на месяц раньше, она бы еще застала отца в живых. И, может быть, они успели бы поговорить.

– Значит, ты беспокоилась, мама. Может, у тебя была депрессия?

– Да нет, просто беспокойство.

– Почему? Из-за папы?

– Нет, Кристина. Отец тут ни при чем. Просто я… волновалась. – Она заломила руки и покачала головой. – Когда мать была нужна вам больше всего, я была не в состоянии сделать даже самые простые вещи.

Кристина глубоко вздохнула. Чувство вины и печаль матери были осязаемы. Ей было жаль мать, которой приходилось бороться с тревогой без лекарств, психотерапии или Баха. Она считала, что должна со всем справляться сама, и винила себя, когда ей это не удавалось.