Я поверила.

Инокиня Марфа. А я все молюсь, все прошу чуда, а я все молюсь… Что мне, грешной, другое остается. Молиться. И думать — вот сейчас Митеньке бы уж стукнуло шестнадцать, искали бы ему невесту… то-то бы свах вокруг вилось! То-то бы бояре засуетились, всяк бы про своих дочек и племянниц толковал!.. Думаю — и чудится, что мысли мои плоть обретают, и голоса в голове звучат, и все Митеньку моего хвалят…

Старица Марфа. Государь Федор Иванович на Святки скончался… Думали, вдова его, царица Ирина, на царство взойдет. А она пожелала принять постриг и затвориться в обители. Тогда вспомнили, чья она сестра. Бориску Годунова вспомнили, и как он при покойном государе все дела вершил. Народ побежал к Новодевичьему, встал под окошком кельи, вопил: помилуй нас, матушка царица, дай нам на царство своего брата! И Земский собор приговорил — быть царем цареву шурину Бориске Годунову.

А у нас в дворне человек появился — молодой, Григорием звать, на что муж его с нашими людьми поселил — непонятно. Сказывали, тот Григорий по-польски говорит, латинские книжки читает. На что он нам?

Я, оставшись с мужем в спальне, обо всем спросила.

Григорий человек не простой, он царской крови, — так сказал муж. Покойный государь немало девок попортил, царствие ему небесное. Коли которая рожала — у той дитя отнимали и убивали, да и сама пропадала. А тут девка хорошего рода, ее спрятали, тайно родила, дитя выросло. Не чужое, чай. Мы покойному государю ближайшая родня — так сказал мой Федор Никитич. Батюшка, Никита Романыч, покойной царице Настасье — родной брат, и государь Федор Иванович — мне двоюродный. И этот Григорий покойному государю Федору — родной брат. Глядишь, и пригодится…

Как же пригодится, когда у нас Годунов в цари попал, а потом передаст трон своему сыну Федору? — так спросила я. Увидишь, голубка, — ответил муж. И тут он меня приласкал, и я про эти дела думать забыла.

А потом вспомнила.

Появляется Марина.

Марина. Кто я, зачем я? Я — воеводская дочка. А мало ли воевод? Ясновельможный пан отец — воевода Сандомирский, а еще кастелян Радомский, а еще староста Львовский, Самборский, Сокальский... Панам хорошо — они служат и выслуживают себе чины! А я — я могу лишь ожидать знатного жениха! Я — никто, пока некий неведомый пан не сжалится надо мной и не зашлет сватов! А до той поры — я паненка Марыня! Я — паненка Марыня Мнишкувна, и только! А кто зашлет сватов к ясновельможному пану Мнишку, у которого детей много, зато денег мало, и, опять же, славы мало, зато долгов много? Пан отец живет широко, в нашем замке над Вислой гости не переводятся, вино — рекой, да кто из тех высокородных гостей зашлет сватов? Пан Мнишек ясновельможен, да низкороден... Матерь Божья, этого ведь уже не изменить... Пошли, Матерь Божья, знатного жениха... Иначе — хоть в петлю...

Старица Марфа. Беда! Беда! Род был славный, романовский род, пятеро братцев Никитичей, всей Москвы любимцы! И в одночасье сгинул! За что, Господи?! В чем вина? Коренья какие-то нашли — будто мы теми кореньями царя Бориску с семьей извести хотели! Всех, всех, и родню, и друзей — всех под стражу взяли — и меня с деточками! Слуг пытали, нас расспросами изводили. Чуть ли не год дело тянулось. Ясно было — оправдаться не дадут — хитер Бориска! Знал, что мы невиновны, боялся романовского рода, всех погубить желал. Мы-то покойным государям родня, а он — пес приблудный! Господи, за что? От мужа любимого оторвали, с деточками проститься не дали! Одну-одинешеньку прочь повезли — без деточек! Господи, оставить деток без матери — разве не грех? Мишенька, Танюшка, светики мои, живы ль вы?

Не хочу, не хочу в обитель! Как можно от живого мужа и деточек в иноческий сан постригать? Не хочу, пустите меня, не хочу, не троньте, не хочу!.