-  Я был о тебе лучшего мнения, - заметил Хо-Хак. - Я думал, ты настоящий воин. Я не мог ему ответить.

    -  Теперь я вижу, - продолжал Хо-Хак, - что ты действительно из Порт-Кара.

    Я не мог поднять голову от стыда. Мне казалось, что теперь я никогда не смогу ее поднять.

    -  Ты просишь оставить тебя рабом? - спросил Хо-Хак. Вопрос был жестоким и прямым.

    Я попытался взглянуть на Хо-Хака, но глаза мои застилали слезы. Я смог различить только презрение на его широком, спокойном лице. Я опустил голову еще ниже.

    -  Да, - едва слышно произнес я, - я прошу оставить меня рабом.

    Вокруг меня поднялся невообразимый смех; смеялись все - и особенно радостно тот, в повязке с перламутром на лбу, но больнее всего для меня было слышать презрительный смех девушки, стоящей рядом со мной, едва не касающейся бедром моей щеки.

    -  Ты - раб, - указал на меня Хо-Хак.

    -  Да, - ответил я и добавил, - хозяин.

    Слово застряло у меня в горле. Но все горианские рабы именно так обращаются к свободным мужчинам, а свободных женщин называют «госпожа», и это, конечно, правильно, поскольку должны же они кому-то принадлежать.

    Последовал новый взрыв смеха.

    -  Ну вот, - сказал Хо-Хак, - а теперь мы, наверное, бросим тебя тарлариону.

    Смех вокруг перешел в вопли.

    Я почувствовал дурноту.

    В эту минуту мне казалось уже безразличным, бросят они меня тарлариону или нет. Мне казалось, я потерял нечто более ценное, чем жизнь. Как я смогу смотреть в глаза кому-нибудь из них? Самому себе? Почетной смерти я предпочел позорное рабство.

    Я сгорал от стыда. Теперь они действительно смогут бросить, меня тарлариону. По горианским традициям, раб - это животное, и хозяин вправе распоряжаться им по своему усмотрению, главное - чтобы это доставило ему удовольствие. Но сейчас я чувствовал себя совершенно разбитым, униженным, мне все уже было безразлично.

    -  Кто-нибудь хочет взять себе этого раба? - донесся до меня голос Хо-Хака.

    -  Отдай его мне, Хо-Хак, - услышал я. Чистый, звенящий голос принадлежал светловолосой девушке.

    В поднявшейся буре смеха отчетливо слышались раскаты презрительного пыхтения парня, того, что носил на лбу повязку, украшенную перламутром воскского сорпа.

    Но девушка!… Я странным образом чувствовал себя маленьким и ничтожным рядом с ней, каким-то пустым местом, ощущая в то же время каждую клеточку ее тела, гордого и свободного. Каким же жалким и презренным животным должен был выглядеть сейчас я - раб, обнаженный и связанный, стоящий на коленях у ее ног.

    -  Он твой, - услышал я слова Хо-Хака. Новая волна стыда охватила меня.

    -  Принесите ренсовой пастилы! - скомандовала она. - И развяжите ему ноги. Шею тоже освободите.

    Одна из женщин отделилась от группы зрителей и пошла за пастилой, а двое мужчин принялись снимать стягивающую мои лодыжки болотную лиану. Руки у меня оставались связанными.

    Через минуту женщина вернулась, неся полную пригоршню влажной ренсовой пастилы. Испеченная на разогретых камнях мякоть ренсового стебля - ренсовая пастила - представляет собой некое подобие пирога, часто посыпаемого растолченными в порошок семенами.