«О-о-о», – застонал Херкус.

Появляются из темноты Финн и Тувинец. Мимо нас проходят, не узнали. Или чем-то так увлечены, что ничего и никого вокруг не замечают. У Финна под мышкой – кровь заговорил, наверное, за нос не держится, голову, как Херкус, не запрокидывает – доска шахматная. Тувинец руками размахивает, словно демонов перед собой разгоняет.

«Где-то у них припрятано, – предполагает Вася. – Как пить дать».

Выслеживать не стали. Своё имеется.

К столу идём. Есть что в ведре? Да нет, давно уже пустое. Ведь проверяли, да не раз. Пошли в кусты. Серёга нас догнал.

За Серёгину Мечту выпили. За счастливые и важные для науки находки тоже. Пошли куда-то.

За столом уже сидит кто-то – не один – несколько. Девушки-чертёжницы, похоже, артисты из Ленинграда и Ирина, журналистка из Москвы. Ирина и поёт:

«Вот оно что! – думаю я. – Откуда гонор!»

– Белогвардейщина! – говорит Серёга.

– Засада! – паникует Вася. – Надо обходить.

К ведру опять, потом – через кусты…

Опять я в трапезной.

Надежда Викторовна спрашивает:

«Наташа где, её не видел?»

«Видел», – говорю.

«Давно?»

«Сегодня, – говорю. – Недавно».

«Иди, Олег Николаевич, – говорит Надежда Викторовна, – поищи».

«Что ей сказать, если найду?»

«Найди сначала. Что ей сказать, она подскажет».

Просят – пошёл искать Наташу.

В активном поиске… попался, влип.

И я уже на сопке Вещего Олега. Я, Вася, Катя, Серёга, Наташа и Херкус. Если кого-то и не разглядел, то не со зла, и пусть не обижается тот кто-то. Но вроде всех, кто здесь присутствует, чётко именовал и верно перечислил.

Вид с сопки сказочный, великолепный. Один из красивейших в России. Насмотренный. Намоленный. Можно сказать так? Я сказал. Мне сейчас можно… Глядя на это, многие молились. А в состоянии таком – как через лупу. Или телескоп. Всё словно сильно увеличено. Я здесь про чувства, ощущения. Ясно становится, как оды сочинялись. А как молились – можно догадаться.

«Там, – говорю, как будто лекцию читаю, – церковь Святого Георгия и Дмитрия Солунского. Вы видите? А в другую сторону – Любша и Велеша. Место вокруг называется Морьещина, протекал здесь когда-то ручей Морев, то есть Мёртвый. Не так всё просто, господа потомки. Олега, моего тёзку княжеского роду, положили так, чтобы и после смерти стеречь ему было сподручно дорогую его сердцу Ладогу… А Рерих, – говорю, – даже не удержался от восторга – взял и картину написал».

Вася вставляет:

Херкус – как будто только что проснулся:

«Могила Вещего Олега, – говорит он не чисто по-русски, а опять с каким-то генетически и исторически противным для нашего славянского уха акцентом, – не здесь, а в Киеве».

«Ага! – говорю. – В Киеве! Как бы не так! Не съем, так надкусаю… Это киевский монах, редактируя “Повесть временных лет”, перенёс князя вместе с могилой на кончике пера в Киев, как кляксу поставил. А ты сидишь тут и её размазываешь. Мне не веришь, спроси у Александра Евгеньича».

И говорю:

«Скандинавская сага об Орваре Одде сообщает, что посмертное имя Олега Вещего было Орвар Одд, что означает “Наконечник Стрелы”».

Сказал, а Херкуса не вижу. Кому я только говорю?

Скатился тот с сопки, тихо шелестя травой, затих там. Не от моего ли, думаю, важного сообщения о киевском монахе низвергся – так его это огорошило.