Конечно, эта девушка никак не могла быть той Ренатой, умершей задолго до моего рождения, но… какое странное, какое непостижимое сходство: имя, наружность, тот же душевный склад!

 

Я ни слова не слышал из того, что говорили обе профессорши. Я взял за руку Ренату и отвел ее в сторону.

 

— Вы из Рождественского?

 

— Да. О да!

 

— Мой дед Николай Протасович Симонов видел вас?

 

— Конечно. Я жила у него… в комнате, где…

 

— Где жила Рената его юности?

 

— Да.

 

— Как могло получиться… такое сходство? У нее ведь не было, по-моему, родных?

 

— Я вам расскажу все. Одному вам. Но не здесь.

 

— Где же?

 

— Где хотите. Может, придете ко мне? Николай… Протасович и Юра все знают. Вы тоже должны знать. Я ждала вас.

 

— Меня?

 

— Я хочу просить у вас совета. Со мной случилась очень странная история.

 

— Я приду к вам.

 

Мы договорились о встрече, я взял адрес и ушел, крайне взволнованный и испуганный за дедушку. Как пережил он эту встречу?!

 

Я где-то бродил по Москве, не помню где, но в четыре уже был у президента Академии наук.

 

Евгений Михайлович Казаков — профессор, академик, очень видный мужчина. Высокий, подтянутый, безукоризненно одетый, матовая кожа, насмешливые серо-синие глаза, седые, голубовато-серебристые волосы, волевой подбородок, высокомерный рот, маленькие руки, маникюр… Кажется, я злюсь. Он, без сомнения, очень крупный ученый. Лауреат Ленинской и Нобелевской премий за крупнейшие открытия в области геофизики. Но в ученом мире его не любят и говорят, что вторично его президентом уже не выберут никогда.

 

Принял он меня вежливо, поздравил с окончанием работ на Луне (мое возражение, что работа вовсе не закончена, он, видимо, не расслышал), спросил, чем может служить.

 

Скрепя сердце я рассказал ему все, что произошло в Лунной обсерватории, — он не удивился, у него уже был рапорт Харитона. Потом я сухо напомнил, что дело это касается всего человечества и надо действовать в международном масштабе.

 

Президент чуть покраснел, даже как будто сконфузился, что на него не похоже, и поспешно заверил меня, что «будет сделано все, что требуется». В этот момент он искал рукой звонок. По крайней мере тотчас появился секретарь и отнюдь не собирался уходить.

 

Вздохнув с облегчением, Казаков стал трясти мою руку и пожелал хорошо отдохнуть. Я удивленно взглянул на него и сказал, что не собираюсь пока отдыхать — некогда…

 

— Но у вас отпуск. Вы устали… Сложные условия… невесомость…

 

— Я не собираюсь сейчас отдыхать, — повторил я, нахмурясь.

 

— Хорошо, как угодно… обследование решит.

 

— Обследование? Внезапно я понял.

 

— Меня… отстраняют от работы?

 

Должно быть, я сильно побледнел, щекам стало холодно.