|
— Ланселет сделался изгоем. Он уличен в измене своему королю, и расплатой будет его жизнь. О Господи! Как бы мне хотелось, чтоб ничего этого не было! Он подошел и взглянул на рану Гвидиона, потом пожал плечами. — Кости не затронуты… да вон и кровь уже останавливается. Заживет нормально, Гвидион, только несколько дней тебе сидеть будет неудобно. А Гарет… — голос Гавейна дрогнул; и этот грубоватый здоровяк расплакался, словно мальчишка. — Гарету повезло куда меньше. И за это я убью Ланселета — даже если сам умру от его руки. О Господи, Гарет, братик, малыш… Гавейн прижал мертвого брата к себе и принялся укачивать. — Гвидион, скажи, — стоило ли это жизни Гарета? — спросил он сквозь рыдания. — Пойдем отсюда, мальчик мой, — сказала Моргауза, чувствуя, как у нее перехватывает горло. Гарет, ее малыш, ее последнее дитя… Она давным давно потеряла Гарета, уступив его Артуру, но в памяти ее до сих пор жил светловолосый мальчик, прижимающий к себе деревянного рыцаря. «Когда нибудь, сэр Ланселет, мы с тобой непременно отправимся вместе на поиски приключений…» Но теперь Ланселет чересчур зарвался; против него поднимется вся страна. А у нее остался Гвидион, ее любимец, что станет в назначенный день Верховным королем — а она, Моргауза, будет рядом с ним. — Пойдем, малыш, пойдем. Ты ничем уже не поможешь Гарету. Позволь, я перевяжу твою рану, как следует, а потом мы пойдем к Артуру и расскажем ему обо всем, чтоб он мог отправить своих слуг в погоню за предателями… Гвидион стряхнул ее руку со своего плеча. — Прочь от меня, проклятая карга! — произнес он ужасным голосом. — Гарет был лучшим из нас! Даже десяток королей не стоят его жизни! Это все ты меня подзуживала, потому что терпеть не можешь Артура. А какое мне дело, в чьей постели спит королева? Ты сама ничем не лучше Гвенвифар — сколько я себя помню, ты только и делала, что меняла любовников — Сынок… — прошептала ошеломленная Моргауза. — Как ты можешь так говорить со мной? Гарет был моим сыном… — Да разве ты когда нибудь заботилась о Гарете или о любом из нас — да хоть о чем нибудь, кроме собственного удовольствия и честолюбия? Ты толкала меня на трон не ради меня самого, а лишь затем, чтоб самой дорваться до власти! — Гвидион отстраняется от протянутой руки Моргаузы. — Убирайся к себе в Лотиан — или куда угодно, хоть к черту на рога, — но если я снова увижу тебя, то клянусь, я буду помнить лишь об одном: что ты сделалась убийцей единственного моего брата, которого я любил, единственного родича… Гавейн, подталкивая мать, выпроводил ее из комнаты, и уже на пороге до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона: — О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер… — Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои, — отрывисто велел Гавейн. Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть; когда они отошли подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза наконец то смогла вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с ней?! И это после всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по Гарету, как того требуют приличия, но Гарет был человеком Артура, и Гвидион непременно это поймет, рано или поздно. Моргауза взглянула на Кормака. — Я не могу идти так быстро… чуть помедленнее, пожалуйста. — Конечно, моя леди. Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение Кормака — чтоб поддержать королеву, Кормаку пришлось почти обнять ее. Моргауза позволила себе немного прижаться к нему. Она хвастала перед Гвенвифар молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не брала Кормака к себе на ложе — манила его, поддразнивала, но до дела пока не доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо. |
